Отставной генерал-майор КГБ Сергей Сергеевич Воронцов с самого утра безбожно хандрил. Впрочем, по внешним признакам догадаться об этом было трудно, как невозможно бывает догадаться о том, что хандрит черепаха – ну, разве что она втянет голову в панцирь, да и это может значить, что угодно, например, то, что она просто решила впасть в спячку.

Сергея Сергеевича трудно было назвать черепахой, однако в силу возраста и привычки он почти постоянно находился внутри своего панциря. Таким образом, определить его настроение на глаз было почти невозможно. Сделать это могли только очень близкие люди, но таковых у Воронцова практически не осталось, если не считать старшего следователя СК Ореста Волина и немногих бывших сослуживцев. Правда, сослуживцев можно было тоже не считать, потому что в живых не осталось почти никого: одни умерли от старости, другие – от иных, тоже вполне прозаических причин, потому что, хотя работники органов – люди не совсем обычные, но, в сущности, ничто человеческое им не чуждо. Говоря совсем просто, сослуживцев у генерала поубавилось из-за неумолимого хода времени, которое не разбирает звания и должности, а косит всех, не глядя на погоны.

Единственным по-настоящему близким человеком была для Воронцова Танечка, Татьяна Алексеевна Троицкая, которая, впрочем, даже не стала его женой. Несмотря на искреннюю с его стороны любовь, Танечка предпочла ему актера. Дело давнее, конечно, нет уже больше на свете ни того актера, ни самой Танечки, и давным-давно генерал простил ее, и его тоже простил. И если подкатывало иногда к горлу, то не злость это была и не обида, а тоска, смертная тоска, что жизнь, хоть и длинная, и яркая даже, а все равно вильнула хвостом, как лиса, да и прошла мимо. Воронцов так и не женился, и детей не завел, потому что прожить всю жизнь бок о бок с одной женщиной мог он, только если женщиной этой стала бы Танечка, ну, или такая же, как она. Но таких больше не было в целом свете, вот и остался он бобылем, и единственный, кто немного скрашивал его старость, был внук Танечки, Орест Витальевич Волин, о котором уже говорилось несколько выше по течению.

Конечно, Волин не был генералу родственником в буквальном смысле, но генерал наблюдал за ним с младых ногтей, а это в глазах Воронцова значило, пожалуй, не меньше, чем если бы он был его собственным внуком.

Волин да еще муза истории Клио – вот кто поддерживал Сергея Сергеевича в его постоянной битве со временем. Помимо того, что Воронцов носил генеральские погоны, он по совместительству сделался еще и историком спецслужб. При этом наука история неожиданно для Воронцова такое возымела на него влияние, что с каждым годом генерала в нем оставалось все меньше, а историка – все больше.

Конечно, он был человек трезвый и понимал, что история никакой пользы человечеству не приносит – хотя бы потому, что никто не извлекает из нее никаких уроков. В этом смысле математика гораздо полезнее, потому что человек, вооруженный последними достижениями математики, всегда может обсчитать и обжулить другого, который в математике не смыслит ни уха ни рыла. Если приглядеться, то полезнее истории были почти все остальные науки, даже наука лингвистика. Опытный лингвист всегда переспорит оппонента, а нет, так хотя бы эффектно пошлет его в такую даль, в которую самостоятельно, без направляющих указаний, пожалуй, что и не доберешься никогда.

Могло показаться, что историей генерал занимается просто из чистой любви к науке, пусть даже и совершенно бесполезной. На самом деле это было не совсем так. Помимо чисто научного интереса Воронцов имел тут также интерес практический.

Дело в том, что Сергей Сергеевич ввиду его возраста, сам был, если можно так выразиться, частью истории – если не древней, то, по крайней мере, новейшей. Так уж сложилась биография, что Воронцов служил и в разведке, и контрразведке, и повидал он за свою жизнь немало разного и всякого. Не боясь преувеличений, можно сказать, что мимо него не прошло ни одно мало-мальски значимое событие второй половины двадцатого века. Понятно, что в глубине души лелеял он надежду поделиться не только ходом этих самых событий, но и собственным научным взглядом на причины и следствия всего происходящего, для чего втихомолку, втайне от всего света, писал собственные мемуары. В мемуары эти должны были войти такие главы как «Генерал Воронцов и итоги Второй Мировой», «Генерал Воронцов и полет человека в космос», «Генерал Воронцов и авария на Чернобыльской АЭС», «Генерал Воронцов и кэмп-дэвидский сговор», и многое другое. И хотя почти во всех вышеуказанных событиях Сергей Сергеевич принимал некоторое участие, однако всех деталей случившегося, разумеется, знать он не мог – особенно если дело касалось пресловутой мировой закулисы, которая на то и закулиса, чтобы прятаться от людей и до последнего не выдавать своих постыдных тайн. И вот тут-то ему на помощь и должна была прийти наука история, которую он с большим прилежанием изучал – в первую очередь, конечно, ту ее часть, которая касалась истории спецслужб.

Немного смущала генерала совпадение его славного имени с именем другого офицера КГБ, майора Сергея Яковлевича Воронцова, который, движимый личной неприязнью ко всему советскому, перешел на сторону ЦРУ. Генералу была неприятна мысль о том, что при публикации воспоминаний одного Воронцова могут перепутать с другим, и мемуары Сергея Сергеевича начнут публично сжигать ветераны движения «Наши» и другие советские патриоты, который немало у нас осталось после развала СССР. Впрочем, генерал успокаивал себя мыслью о том, что все-таки перепутать двух Воронцовых довольно сложно. Во-первых, наш Сергей Сергеевич был целым генералом, а второй Воронцов – всего только майором. Во-вторых, генерал Воронцов родился лет на пятнадцать раньше майора Воронцова. И, наконец, майор Воронцов не мог написать никаких мемуаров, поскольку был осужден за предательство и расстрелян в самый разгар перестройки, в 1986 году, а генерал Воронцов был жив, здоров, получал большую пенсию, какую платят людям из спецслужб, и собирался напрягать Пенсионный фонд России своим существованием еще какое-то количество лет.

Учтя все вышесказанное, Сергей Сергеевич успокоился и продолжал писать свои мемуары. С каждым годом мемуары эти разрастались и становились все интереснее. В сущности, уже сейчас можно было выпустить несколько готовых томов, однако Сергей Сергеевич не торопился. Он полагал, что еще не время говорить всю правду, но оно, безусловно настанет – и довольно скоро. Воронцов искренне надеялся увидеть свой труд опубликованным до того, как его в царство Аида призовет перевозчик мертвых Харон.

Большим подспорьем в его работе стали для генерала дневники действительного статского советника Загорского, первую часть которых случайно обнаружил старший следователь Волин, а вторую привезла из Франции его девушка Ирэн Белью, для друзей – просто Иришка. Мемуары, правда, оказались зашифрованы, но с этой проблемой Воронцов справился легко, а позже научил дешифровке и Волина – чтобы не тратить времени, которого, вероятно, оставалось ему не так уж и много.

Читая мемуары Загорского, Сергей Сергеевич учился у разведчика старой школы, как из груды фактов отбирать необходимый материал, как художественно его организовывать и максимально ярко доносить идею до читателя. Тут Загорскому не было равных и даже, по мнению генерала, соперничать с ним не мог ни Конан-Дойль, ни Агата Кристи, ни даже сам Юлиан Семенов.

От многомудрых литературоведческих размышлений генерала отвлек телефонный звонок. На экране высветился волинский номер.

– Слушаю, – сказал Воронцов, беря трубку.

– Сергей Сергеевич, у меня для вас сюрприз, – голос у старшего следователя был веселый. – Я тут наконец расшифровал новую порцию дневников Загорского.