– Ну, привет, – вздохнул я. – Чего надо?

– А чего невежливый такой? – вопросил отрок с каким-то искривленным лицом. Немудрено, что его маманя бросила. И запить логично с таким подарком в колыбели. – Закурить есть? – вопросил подросток.

– Не курю. – Хотя, возможно, я лукавил. Спичечный коробок заметно оттопыривал джинсовый карман.

– А деньги есть?

– Нет.

– А если найду?

Какая же осточертевшая банальность! Видно, не вышел я еще из той возрастной категории, до которой тянет докопаться. С одной стороны, это льстило, но с другой… Подростки скалились, в физиономиях проявлялось что-то звериное, «фирменное». Такие пойдут до конца, их ничто не остановит. И в последнюю очередь стоило думать, что они всего лишь дети.

– Мне попрыгать? – спросил я.

Заржал второй «славянин» – с личиком, как ни странно, симпатичным, кукольным. Но кулаки у него были явно битые – на костяшках чернели незаживающие кровоточины.

– Слушайте, пацаны, давайте миром разойдемся? – миролюбиво предложил я. – Я вас не видел, вы меня не видели. Топайте в свою обитель, и сделаем вид, что ничего не было. Вы, вообще, уверены, что это ваша земля?

– Скоро будет, – деловито сказал кривой.

– Вот и приходите, когда будет.

Им не нравилось мое поведение. Шакалята были уверены в своих силах. А как иначе, если трое на одного?

– Так что, баклан, деньги будем отдавать? – спросил симпатяга. – Или с кишками вытащим?

– Недоедаем, пацаны? – Видимо, зря я это сказал. Стоящий справа татарчонок вроде и не шевелился, но щелчок прозвучал. Выкинулось лезвие. Оно матово сверкнуло – я заметил его краем глаза, тонкое и довольно длинное, такое не только кишечник пропорет, но и наружу выйдет. Я сделал испуганное лицо, машинально отшатнулся. Детдомовские засмеялись.

– У него и куртофанчик ничего такой, – сделал наблюдение кривой. – Клевый прикид, говорю, фраер, где взял? Фарцу разул? Давай, разоблачайся, куртку снимай, штаны, шузы, а там посмотрим, стоит ли тебя на ленты резать.

Я медленно расстегивал куртку, стал ее стаскивать. Пацаны посмеивались. Стащил – и вдруг резко ее набросил на татарчонка с ножом! Тот точно представлял опасность. И врезал кулаком по тому месту, где предположительно была голова. Татарчонка отнесло, он упал и, рыча, стал выпутываться. Ножик упал, звякнул о камень. Не теряя времени, я принялся обрабатывать других. Симпатяга получил по глазу и временно убрался. Кривой зашипел, отпрыгнул – подобного «коварства» он не ожидал. Я метнулся за ним, провел серию мощных ударов в челюсть, а когда глаза его стали откровенно пустыми, подушечкой ладони пихнул в лоб – и оппонент послушно завалился. Снова возник его приятель – тот, что с кукольной мордашкой, – завизжал, бросился под руку. Но я разгадал маневр, отстранился, ударил по второму глазу – отзеркалил, так сказать. Отрок покатился по гальке, ударился плечом об острый выступ вросшего в берег булыжника, заорал так, что даже мне не по себе стало. А я тут при чем? Подался вбок, где как раз дозревал татарчонок. Он отбросил мою куртку, глаза его сверкали, физиономия исказилась. Вылитый дьяволенок! Надо же, какие мы сердитые… Я подбежал к нему, он извернулся, лежа на камнях, махнул ногами, будто ножницами. Боль пронзила лодыжку. Но вроде не сломал. Впрочем, я упал, но по-умному – отбился ладонью от каменистой почвы. Противник вскочил с торжествующим воплем, кинулся за отлетевшим ножиком. Но я схватил его за штанину – и этот бедолага, падая, треснулся лбом о камень. Видит бог, я этого не хотел! Но выжил, курилка, стал кататься по земле, визжа и брызгаясь кровью. Я поднял его за шиворот, он был не таким уж тяжелым – примерился и отправил пинком под зад к бетонным плитам. Он уходил, сгибаясь в три погибели, зажимая ладонью раскроенный лоб. Симпатичный паренек, похоже, сломал себе плечо, он орал, как подорванный. Я подошел к нему – он завизжал от страха, стал отползать. Помимо плеча, два фонаря пылали под глазами. Я не стал трогать калеку, он поднялся на карачки, потом на ноги, потащился прочь – униженный и оскорбленный. Оставался кривой, но он тоже был не воин, челюсть я ему все-таки сломал. Он стоял передо мной, шатаясь, держась за подбородок, выплевывая уже ненужные зубы. Я медленно подошел. Он размахнулся, ударил кулаком – как в замедленной съемке. В принципе молодец, но попытка не засчиталась. Он насилу выдерживал боль, в глазах метался страх. Я похлопал его по плечу, развернул за плечи и толкнул в спину. Он пошел куда глаза глядят.

Без сил я опустился на ближайший камень. Дышать было трудно, в глазах темнело. Ныли костяшки отбитого кулака.

– Шалтай, завали его на хрен… – простонали справа.

Пришлось насторожиться. Боковым зрением отметил движение. Ну что еще? Возникла одинокая фигура. Я раздраженно сплюнул. Так и будут тянуться по одному? Грузно поднялся, двинулся навстречу очередному претенденту. Шалтай, Шалтай… где-то я уже слышал это погоняло… В глазах слегка померкло, но не так, чтобы не видеть совсем. Ко мне подходил еще один детдомовец – переросток какой-то. Личность, впрочем, примечательная. Парню было лет семнадцать-восемнадцать. В самостоятельную жизнь он явно не спешил. Крепкий, рослый, с квадратной челюстью и колючими злыми глазками – он отличался от остальных. Пацан остановился, бычась, уставился на меня, и на какой-то миг я даже почувствовал себя не в своей тарелке. В каждой руке у детдомовца было по ножу. Не какие-нибудь перочинные ножики, а настоящие «уголовные» финки – до синевы отточенные, с перламутровыми рукоятками. Вряд ли это благолепие он всегда носил с собой – держал в тайнике вне стен детдома, а во время прогулок вооружался. Сказать по правде, я смутился, хотя и старался не подать вида. Калач тертый – видно вооруженным глазом. Его пехоту расхреначили, неужели не ввяжется в потасовку? Да за такое свои же пацаны разжалуют и зачморят…

– Ты что творишь, сука, совсем страх потерял? – прошипел Шалтай.

Он медленно подходил, сжимая финки нижним хватом. Это было более чем опасно. Один нож можно выбить, даже руку сломать, но другим наверняка зацепит… Я пятился, наблюдая за развитием событий. Шалтай скалился. Мне выпала редкая честь сразиться с детдомовским «старшаком». Он подходил, я отступал, стараясь не споткнуться. Шалтай видел, что я устал, и это внушало ему уверенность. А я ждал, что он допустит ошибку. И ведь дождался! Шалтай начал вертеть свои ножички! Манипуляции пальцев, лезвие быстро меняет положение, смотрит то вниз, то вверх, то вбок. Со стороны это выглядело эффектно и устрашающе, кажется, что никуда не деться от этого «фокусника»! Но данную фишку я знал. Когда ты вращаешь ножи, два пальца фактически расслаблены, а большой палец придерживает грань лезвия, чтобы нож не выскочил из руки. Рукоятка сжимается только мизинцем и безымянным пальцами – то есть в принципе ничем! Я бросился вперед, не мешкая ни секунды, рухнул перед Шалтаем на колени и ударил снизу обеими руками по запястьям!

Доигрался, урод! Ножи вылетели из рук, словно их ничего и не держало. Рассчитать траекторию полета ножей в этом случае было невозможно. Острие одного из них ударило меня по кости над правым глазом, нож отскочил. Пробило кожу, ничего страшного, до свадьбы заживет. Я даже испугаться не успел. Шалтай отпрянул, разочарованно взвыл. А уж дальше я оттянулся по полной! Уверенно двинулся на приступ. Шалтай махал кулаками, даже зацепил висок, но это не имело значения. Я бил по морде, дважды зарядил под дых для полноты ощущений, снова разукрашивал его физиономию, расцвечивал глаза, кажется, сломал нос. Он хрипел, кровь текла из разбитого носа, глаза становились мутными. Шалтай бросился бежать, его ногу защемило между бетонных плит, он повалился, взвыв от острой боли.

– Сука… – выдавил он с натугой, – Ты мне ногу сломал…

– Ага, иди маме пожалуйся. – Шутка была, возможно, не самой удачной, но мне в тот момент понравилась. Самое главное, что я вовремя остановился, не стал его добивать. Самоконтроль – главные полдела.

Шалтай кряхтел, выпутываясь из западни, куда-то пополз, держась за живот. Как он поднимался – вообще душераздирающее зрелище. Но поднялся, схватил какую-то коряжину, захромал вдоль кромки воды, используя ее как трость.