– А как зовут мелкого беса, вы случайно не в курсе, Лабух?

– Как это не в курсе? – обиделся гордый художник.– Бегемотом его зовут.

– Он Бегемот, а вы, Лабух, значит, Азазелло, для этого и волосы покрасили в рыжий цвет?

– Ты ни черта не понимаешь в искусстве, граф,– гордо вскинул голову Лабух.– Я должен был войти в материал. Мне нужно было раствориться в нем, и Бегемот мне помогал. Он ведь знаток Булгакова.

– Видимо, в дополнение к искусствоведу мы теперь будем иметь еще и литературоведа.

– Погоди, Феликс,– остановил меня знаком руки Чуев.– Я, кажется, знаю этого человека. Речь идет о Лузгине. Я тогда только начинал, а он действительно играл Бегемота. Потом ударился в астрологию. Чумака из себя по деревням и районным центрам строил. В общем, он и фокусник, и жнец, и на дуде игрец. Пальца ему в рот не клади. Но он, по-моему, не хромает.

– Хромал,– стоял на своем Лабух.– Он на лестнице ногу подвернул. Для достоверности. Актеру тоже надо войти в образ.

– Это Лузгин дал вам пистолет, Лабух?

– Ты ничего не понимаешь, граф,– отмахнулся художник.– На меня накатило. Я пять дней почти не спал. Только пил и писал. И я это сделал. Сделал! У меня водка кончилась, и тут пришел Бегемот. И, естественно, не пустой. Мы добавили. И тут я понял, что все. Достиг вершины. Лучше этого мне уже никогда и ничего не сделать. И Бегемот сказал, что после этого лучше застрелиться. Потом он привез смокинг и еще водки. Мы ее выпили. Потом Бегемот ушел. А я остался в смокинге и с пистолетом в руке. Ты испортил мне праздник, Мефистофель, я тебе этого никогда не прощу.

– Положим,– запротестовал я.– Вы поразительно неблагодарны, доктор Фауст. Я всего лишь предложил вам продолжение банкета. Сатану я вам не обещаю, но царь Мидас будет. И будет масса впечатлений, Лабух. И будет головокружительная игра, где ставкой не миллионы даже, а миллиарды.

– Кто из нас сумасшедший? – задал художник однажды уже звучавший из eгo уст вопрос.

– Он сумасшедший, Саша,– ответил за меня Чуев.– Ты себе не представляешь, насколько он сумасшедший. Это авантюрист. Это исчадье ада. Это игрок, который тебя погубит. Беги от него, и как можно дальше.

– Ты меня убедил,– сказал Лабух почти торжественно.– Я пойду на твой банкет, Мефистофель. Но буду здорово разочарован, если он окажется скучнее, чем бал Сатаны.

– Скучно вам не будет, Лабух. Это я гарантирую. Правда, я не могу вам гарантировать жизнь. Но обещаю, что вместе с посланной в вас пулей к вам вернется и проигранная в карты душа.

– Я ловлю тебя на слове, Мефистофель, и принимаю условия игры.

– Обычно такие договоры скрепляются кровью, но я предпочитаю шампанское. Верочка, распорядись.

Чуев выразительно покрутил пальцем у виска:

– Ты хоть понимаешь, Феликс, что имеешь дело с больным человеком? Сашку надо лечить. Я уже договорился с врачом. И не наливайте ему вина, слышите.

– Заткнись, Витя,– неожиданно твердым и трезвым голосом сказал Лабух.– Я хоть и псих, но не сумасшедший. А врачи мне не помогут. Я уже обращался к ним, и не раз. Напичкают лекарствами, а потом хоть топись. Но это раньше у меня была больная душа, а теперь благодаря твоему Мефистофелю у меня ее вообще нет. Ты можешь это понять, Витя? Не может болеть то, чего нет. Шампанского мне, Вера.

– О, негодяй! – театрально заломил руки Чуев.– Погубитель!

– Хватит причитать, Витя,– сказал я ему негромко, пока Лабух возился с принесенной Верочкой бутылкой шампанского.– Я его последний шанс. Клин вышибают клином. И лучшего лекарства, как избавиться от пагубной страсти, не выдумал еще никто.

– И что это за лекарство?

– Страсть еще более пагубная, в данном случае – игра.

– Чтоб ты провалился, Феля!

Проваливается обычно Дон Жуан. Чуев перепутал либретто, я был персонажем совсем другой оперы. И, вероятно, поэтому не только не провалился, но даже выпил с Лабухом шампанского на брудершафт.

– Итак, сударыня,– обратился я к Верочке.– Ваш выход.

– Я знаю, где она живет. Но эта твоя искусствоведша штучка еще та. В наш город она прибыла два месяца тому назад. Вроде бы искала работу. И еще: она продала Гусю золотой портсигар.

– Откуда у Гуся деньги,– пожал плечами Чуев.– Он ведь беден как церковная крыса.

– Гусев брал не для себя. У его шефа юбилей. Они скидывались всей фирмой. Гусев, не будь дурак, отнес вещицу к ювелиру, и тот подтвердил, что портсигар не только золотой, но изготовлен хорошей фирмой. Фаберже, кажется. А тут еще инициалы совпали.

– «ЮБ»,– сказал вдруг Лабух.– Я видел его.

– Точно,– подтвердила Верочка.– «ЮБ» – Юрий Баринов. Так зовут шефа Гусева, который был в полном восторге от подарка до тех пор, пока вдруг не выяснилось, что портсигар подделка. Гусев в ужасе. Он никак не может понять, как все это получилось. Ювелир очень надежный вроде бы человек. Ну а сослуживцы, конечно, в ярости. У Гуся и без того репутация была не ахти, а тут еще такой облом. Можете себе представить.

– Твоя работа? – обернулся я к Лабуху.

– Если ты портсигар имеешь в виду, то да. Я сделал более десятка подобных вещиц. Халтура, конечно, но ведь и заплатили мне немного.

– А совесть тебя не мучает, художник? – упрекнул Чуев.

– При чем тут совесть?! – возмутился Лабух.– Ведь это же не подделка, а копия. С первого же взгляда любому лоху видно, что к истинному искусству это барахло никакого отношения не имеет.

С точки зрения художника Лабух, конечно, прав. Но, увы, не все у нас художники и искусствоведы. И далеко не все способны с первого взгляда отличить работу фирмы Фаберже от изделия кустарной мастерской господина Лабуха. Не говоря уже о том, что у нас многие способны легко золото с бронзой перепутать. И то желтенькое, и это. Разумеется, есть специалисты, ценители, эксперты, но ведь Лабуховы поделки не на них рассчитаны. А служат только для того, чтобы глаза лохам отвести. Правда в конце концов открывается, но ловких людишек уже и след простыл.

– Итак, леди и джентльмены, мы отправляемся в путь. Сначала ты, Верочка, отвезешь нас к Наташе, а потом Чуев подскажет нам адрес Лузгина. Есть вопросы?

– У меня есть ремарка,– поднял руку Чуев.– Во-первых, я знать не знаю, где живет Лузгин, а во-вторых, я не желаю участвовать в твоих авантюрах, Феля.

– А это не мои авантюры, друг ситный, это ты сидишь у нас под подпиской о невыезде. Это тебя обвиняют в убийстве Каблукова, а не меня. И это тебе нужно найти Язона, а не мне. Задачу уяснили, Виктор Романович?

Чуев надулся. Можно подумать, что это я был виноват во всех свалившихся на его голову неприятностях. Папа папой, друг другом, но иной раз надо самому пошевелить ножками, а не ждать, пока «свобода нас встретит радостно у входа». Может и не встретить. И тогда придется значительную часть времени провести в местах, отдаленных от благ цивилизации и славящихся своими первобытными нравами. Во всяком случае, тюрьма – это не то место, где избалованный папенькин сынок будет чувствовать себя как рыба в воде. Видимо, Чуев это осознал и вторую претензию снял. Оставалась закавыка первая, и я поспешил освежить Витькину память.

– Никогда не поверю, что ты у Бегемота ни разу не был. Ведь коллеги по театру. Оба пьющие. Ты юнец, а он мудрец. Наверняка делился опытом.

– Ну делился, а что дальше,– продолжал хорохориться Чуев.– Раза два я у него был. Но с тех пор минуло лет шесть-семь. Не помню я адреса, слышишь, убей, не помню.

– Вот ведь люди! А еще называют себя интеллектуалами. Номер дома, двузначное число неспособны удержать в памяти.

– Можно подумать, что ты никогда из гостей пьяным не возвращался.

– Но ходил ты к Лузгину трезвым, или ты тогда вообще не просыхал? Ладно, поехали. В дороге разберемся. Поедем на твоей лайбе, Витя.

– А почему на моей?

– Потому что ты единственный из всей компании не пил шампанское. Ты что, хочешь, чтобы я в пьяном виде сел за руль и стал преступником?

Дело, конечно, было не в алкоголе. Просто мой «форд» уже примелькался недоброжелательно настроенным ко мне людям. А дырки в лобовом стекле и вовсе служили неопровержимой уликой, изобличающей хозяина в бурной деятельности на поприще если не криминальном, то около того. Но говорить об этом Чуеву я не стал, дабы не нервировать бывшего артиста понапрасну.