Тощая, молочнокожая, рыжая Брижит всегда нравилась мне, но между нами всегда стояла Дженни, а позже я оказался в Париже, а она прочно осела с Дугласом. Я тоже нравился Брижит, я был уверен в этом. Насмешница, она никогда не высмеивала меня. Я думаю, ей нравилась моя независимость и бычье упрямство человека из страны на темном дальнем боку глобуса, почему-то решившего стать великим писателем.

Вернулся Дуглас вместе с зевающими Жозом и Джефом. Мордатые и кудлатые вопреки только что выраженным Брижит опасениям, грубо двигая стульями, они уселись за наш стол. Я был представлен.

— И как ты можешь жить среди frogs, man? — сказал Джеф. — Они даже не говорят по-английски. Даже здесь, в «Меридиэн» — интернациональном четырех звезд отеле, а?!

Я хотел было сказать ему, что их американская наглость безгранична и простирается до полного игнорирования существования других языков. Но решил не задирать поп-звезд.

— В моем business народ говорит по-английски, — заметил я.

— У них у всех аррогантные рожи, — продолжал Джеф, рукою выхватив с тарелки Дугласа последний кусок ромовой бабы. — Смотрят на тебя, как будто презирают, за то что ты не frog. Thanks God, к вечеру мы будем в Англии. Пять концертов там — и домой! Уф, как мне хочется в Бруклин!

Все это могло быть равно и искренним кредо бруклинского патриота, и позой. Эти типы родились и выросли в стране, где вкус к publicity всасывается человеком с молоком матери. Быть американским патриотом все более модно. Я знал лучше Джефа (я много читаю), что ностальгия по trafic jam, по «Макдональдам» и «Натане» и родному захолустному Бруклину берет начало в пластик-эстетике Энди Уорхола. Панк-рок-звездам полагается говорить то, что говорит Джеф. До него тоже самое уже сказал Ричард Хэлл журналу «Интервью». Джеф не на того напал. Я оттянул в Нью-Йорке больше шести лет. Не зная, чем заняться, паразит на welfare, 1976-й, 77-й, 78-й я провел на Лоуер Ист-Сайд, где тогда родилось нью-йоркское панк-движение. Молчаливый, никому не известный, я во всем участвовал, был одним из первой сотни зрителей. Я слушал и видел Блонди, Ричарда Хэлла и Пластматикс, и Патти Смиф, и залетного Элвиса Костелло, когда все они еще были никто. На крошечной сцене темной дыры «CBJB». Что он мне выдает свой bullshit…

— Серьезно? — невинно спросил я. — А я себя здесь чувствую как рыба в воде. Рок-энд-ролл у них плохой, и, на мой взгляд, французам не хватает скорости, они движутся, как сонные, это да. Меня до сих пор раздражает, когда молодой парень в supermarket лениво укладывает в сумку продукты, не торопясь ищет по карманам money, не торопясь платит, а очередь ждет. На кой же и supermarket… А вообще-то они OK, French…

— Пора тебе, Эди, обратно в Нью-Йорк, — сказал Дуглас и засмеялся. — Домой.

«Домой» мне польстило. Дуглас как бы забыл, что я не американец. У нас было общее прошлое, и никто не задавался вопросом, сколько его, этого прошлого. Как глубок слой.

— Не могу еще, — оправдался я. — Американского издателя у меня нет. Найду, тогда привалю.

— В доме моей матери, на ее лестничной площадке освобождается appartment, — сказал молчавший до сих пор battery-man[15] Жоз. От Джефа его отличал только кривой нос. «Причина их патологической похожести в их густоволосости, — подумал я, — в челках до бровей».

— Сколько комнат? — спросил Дуглас.

— Две.

— Возьмем? — обратился Дуглас к Брижит.

— В Бруклин не поеду ни за что. Езжай сам. Я останусь на Уолл-Стрит.

Брижит допила вино.

— Что тебя не устраивает в Бруклине? — обиделся Джеф. — Ты снимаешь комнату на ебаной Уолл Стрит. За те же деньги ты могла бы прекрасно жить в Бруклине в двух комнатах. На две остановки subway дальше, через мост. Ты сноб, baby.

— Ненавижу ваш ебаный Бруклин, где все знают всех и я знаю всех. Не хочу встречать ежедневно своих бывших boy-friends, девочек, с которыми ходила в школу, все те же рожи… Мне они противны…

— Точно, — поддержал я Брижит. — Я, например, счастлив, что не встречаю школьных приятелей, не сталкиваюсь на углах улиц с многодетными толстыми коровами, бывшими когда-то моими подружками. Не видя людей из прошлого, я забываю, сколько мне лет. Ориентиры возраста уничтожены…

— А сколько тебе лет, man? — спросил Джеф.

Брижит знала, сколько мне лет, так что соврать не было возможности.

— Military secret…

— Дженни стукнуло двадцать пять, — пришла мне на помощь Брижит. — Она беременна второй раз, Эдди, можешь себе представить! Высиживает детей, как инкубатор. Что за удовольствие… А ведь была такая rebellious…[16]

— Надо пожрать. — Жоз и Джеф встали.

— No hamburgers, brothers, — предупредил Дуглас, — и антрекот как chewig gum. Возьмите French fries с рыбой.

Волосатики удалились.

— Вчера перед концертом они лопали French fries с ketchup, запивая шампанским. К полному ужасу frogs!

Брижит захохотала. Дуглас, подумав, присоединился к ней.

— Хочешь покурить, Эдди? Sensemilly, a man? Изголодался, наверное? У вас тут гашиш, говорят, хороший, а трава говно.

— Хочу, — согласился я. — Кто же от sensemilly отказывается.

Мы поднялись к ним в комнату. Как после погрома в еврейском местечке, в беспорядке разбросаны были вещи. Брижит извлекла из кучи вещей на полу красную кожаную куртку.

— Дуглас в Берлине купил. Правда, клевая, Эди? — Брижит надела куртку и прошлась передо мной. Рукава были ей коротки, а плечи широки. Я подумал, глядя на нее: почему я вовремя не сменил Дженни на Брижит? Она выглядела очень bizarre, девушка из презираемого ею Бруклина. Очень декадентски. Узкая, худая, рыжая, болезненно-белая.

— Дуг, отдай куртку girl-friend, ей очень к лицу. К волосам, вернее. Пылающая девушка!

— Держи, Эди, — он протянул мне трубку с травой. — В Нью-Йорке такая будет стоить тыщу bucks, да еще и не найдешь. Угадай, Эди, за сколько я ее снял в Берлине?..

Через неопределенное количество времени (может быть, вечность, может быть, полчаса) и большое количество полнометражных фильмов, каковые я просмотрел благодаря сверхкрепкой безсемянной марихуане, Дуглас и Брижит кончили упаковываться и мы спустились вниз. Переход из комнаты в коридор, а из него в elevator и затем в рок-автобус рок-группы «Killers» остались мной незамеченны. Все тот же кубистический мир обрезков глаз Брижит, кусков красной кожи куртки, рыжих волос, белых сдобных боков Дугласа, обнажившихся от напряжения торса: он тащил самую большую суму за плечом, заломив руку… В автобусе, как через камеру «рыбий глаз», на меня выпучились физиономия главного волосатика Би-Би, его girl-friend Марсии, менеджера Ласло Лазича со множеством очков на большом носу… Все вышеназванные личности оказались очень щекастыми, и я уже собирался спросить, не заболели ли все они редкой японской болезнью, когда, не получая от меня звуковых сигналов уже долгое время, Брижит наконец сообразила, что я перекурил.