Мужчина, сидевший в глубоком бархатном кресле кинозала одного из частных клубов на Елисейских Полях, повернулся к соседу и шепотом спросил: «Кто эта брюнеточка? Она ведь, по-моему, новенькая, да? Одна из девочек Сержа? Ну, для этого засранца она слишком хороша. Надо ей подыскать засранца получше. Завтра позвоню ему».

На следующей неделе Серж вызвал Терезу в большой подвал, который он теперь использовал под студию. Декорации и свет устанавливались с необычайной тщательностью, хотя сцена была очень простой: в центре ее находилась глубокая старомодная белая эмалированная ванна, установленная на когтистых лапах в окружении нескольких кадушек с пальмами. Ванну наполнили из шланга теплой водой, а потом налили туда столько шампуня, что пена повисла через край длинными хвостами до самого пола, как сосульки или сталактиты. Включили множество прожекторов, и Серж скомандовал вначале: «Тишина!», потом – «Мотор!»

Лили делала то же самое, что она делала обычно. Она научилась как бы отделяться от собственного тела. Усилием воли она приказывала себе думать и чувствовать, что ее внешняя оболочка значит для нее не больше, чем старое платье, и поэтому демонстрировать эту внешнюю оболочку – почти то же самое, что демонстрировать, надев их на себя, старые вещи. Настоящая Лили как бы отлетала куда-то далеко от этих чужих и грязных рук, что касались ее тела. На все происходившее здесь она смотрела откуда-то сверху, с очень большого расстояния, ни в коей мере не ощущая себя участницей этих омерзительных процедур. Иногда она просто воображала, будто находится не в студии, а где-то совершенно в другом месте, и так справлялась с унижением и защищала свое еще очень слабое, неоформившееся чувство собственного достоинства.

После каждых подобных съемок Лили надолго замолкала и замыкалась в себе. Она не произносила практически ни слова до тех пор, пока, вернувшись домой, не залезала в ванну с теплой водой и не просиживала там долго-долго, без света, в ожидании, когда ее душа и тело снова воссоединятся друг с другом. Лили начиталась журналов с разной романтической мутью, которые так любила мадам Сардо, и потому твердо верила в свое будущее и в то, что в конце концов все завершится хорошо. Она отлично знала, как должны оканчиваться истории, подобные переживаемой ею самой. Она ведь сирота, так? И ее беззастенчиво используют, верно? А разве она не переживает сейчас тяжелейшее для себя время, как и все героини романтических сказок, тоже проходившие через разные испытания? И если верить этим историям, то жизнь Лили была сейчас где-то в середине четвертой главы, и до того момента, когда она встретит мужчину своей мечты и для нее начнется вечное счастье, оставалось еще примерно шесть глав. А пока надо терпеть все повороты сюжета этой стандартной мыльной оперы.

– Мотор! – снова нетерпеливо скомандовал Серж.

Лили медленно выскользнула из своей белой кроличьей шубки и, обнаженная, вступила в пену. Она тщательно намылила каждую грудь, медленно проводя пальцами по скользкой, блестящей от воды и пены коже. Затем в кадр вошла Тереза, одетая в расстегнутую до пояса мужскую рубашку. Подойдя со стороны задника, она склонилась над ванной и стала длинными, чувственными, ласкающими движениями намыливать тело Лили.

– Верно, Тереза. Теперь сядь позади нее на край ванны, одну ногу выстави вперед. Лили, глубже в воду. А теперь, Лили, изо всех сил плесни на Терезу так, чтобы у нее насквозь промокла рубашка и проступили соски. Теперь ныряй за спину Лили, Тереза. О боже, весь пол залили, черт побери! А теперь, дорогуши, обычный акт. Вот так, хорошо, очень хорошо. Лили, ради бога, сделай вид, что тебе это нравится. Ты же знаешь, мы все равно будем снимать до тех пор, пока ты не изобразишь удовольствие. Вот так-то лучше. Теперь, Бен, медленно входи в кадр. Сядь сзади на край ванны, ноги опусти в воду, и чтобы член стоял по стойке «смирно». – Сверкая черно-синими мускулами, Бен появился из-за пальм. – Вылезай из ванны, Тереза, и встань сзади него. А теперь, Бен, наклонись и схвати Лили под мышки. Не спеши, медленно, все медленно, ты сейчас предвкушаешь то, что собираешься сделать. Поверни ее спиной вверх. Снимайте крупным планом его руки у нее на жопе и в расщелине. Лили, будь добра, прояви чуть больше интереса. Покорчись как следует от удовольствия, или здорово пожалеешь… Вот так, хорошо, очень хорошо. Теперь, Лили, вставай в воде на колени, а ты, Бен, выпрямляйся. Камера, снимаем этот кадр наездом. Лили, раскрой свои прелестные губки. Бен, въезжай аккуратно, плавненько. Лили, сучка ты этакая, сделай вид, что это твоя любимая конфетка! Так-то лучше! Бен, теперь медленно поднимаешь ее из ванны, садишься на край… Сообрази, куда теперь сунуть твой хер. Медленнее, образина ты черная!

Сержу удалось отснять три дубля этой сцены, прежде чем пенис Бена объявил забастовку. Сцена была не такой смачной, как то, что они снимали обычно, но Серж и не хотел в данном случае привычной сочности. Его расчет строился на том, чтобы внимание зрителя фокусировалось на самой Лили, а не на том, что она делает. Серж стремился к тому, чтобы сделать сцену милого, привлекательного трахания, а не грязного секса. Пока все шло именно так, как ему хотелось, словно снимается обычный рекламный ролик, посвященный сорту виски или пены для ванны, с той только разницей, что тут ничто не оставлялось на долю зрительского додумывания, воображения, ничто не допускало двойной интерпретации.

Серж понимал, что снять настоящую кинопробу он не в состоянии. Но он готов был бы прозакладывать на спор свой новый «Мерседес», что снятая сегодня сцена заинтересует больших и серьезных людей. Эта уверенность появилась у него после звонка Циммера. Но Сержа не интересовала перспектива делать лишь порнофильмы. Он хотел сделать из Лили настоящую звезду. Вадим сумел сделать такую звезду из Бардо. Серж лопнет, но выложится полностью и сделает все, чтобы состоялось открытие еще одной звезды – Лили. Он уже договорился о маленькой роли для нее в научно-фантастическом фильме Кристофера Ли, который снимал сейчас в Версале «Трианон». Ничего особенного, она будет там всего лишь одной из охранниц на космическом корабле. Но она увидит настоящую съемочную площадку, то, как делается настоящее большое кино, освоится в этой атмосфере. И, если подвернется шанс, будет готова потом к работе.

Не «если», поправил сам себя Серж: когда.

Незадолго перед своим пятнадцатилетием Лили, впервые на законных основаниях, снималась в довольно слабом и сальном фильме, который ставил Лейшнер. На голове у Лили был серебряный картонный шлем, скрывавший ее волосы.

Автобус студии подобрал ее на улице в пять утра. Он был заполнен сонными, молчаливыми фигурами, сидевшими завернувшись в плащи и пальто. Они выехали из Парижа, проехали Версаль и въехали в расположенный за ним лес. Автобус съехал с дороги, потрясся немного по наезженной колее и наконец остановился на большой поляне, где уже стояло несколько грузовиков и прицепов. Пассажиры выбрались из автобуса и молча побрели к ближайшему из грузовиков. Лили замешкалась на ступеньках автобуса, и какой-то стройный парень в белой шапке для парусных гонок сказал ей:

– Хватайте кофе, пока дают.

– А где его дают?

– Ты здесь впервые? Пойдем со мной. – Он засунул руки в карманы темно-синей куртки, и они направились к грузовику прямо по мокрой траве. Они уже почти подошли, и в этот момент задняя дверь фургона открылась и буфетчик стал раздавать стаканы с кофе и булочки. – На, проснись, – парень протянул ей бумажный стаканчик. – По какой-то непонятной причине кофе здесь всегда хорош. Принести тебе еще? Ты кто, из массовки? Из экипажа космического корабля? А я один из тех цыган, которые увидят падение корабля на поляну. Текст у тебя есть?

– Нет.

– А у меня целых три строчки. Роль! Моя первая, поэтому я так и радуюсь. – Он весь просто сиял от счастья. – А потом, я люблю вставать рано и чувствовать себя бодрым и энергичным, когда все еще в полусне и тычутся вокруг грузовика как слепые, когда солнце еще только встает и птицы начинают петь и когда еще никого нет вокруг.