Ненадолго вернувшись к своему рисунку, состоявшему почти полностью из черноты наложившихся друг на друга линий, Катя перевела взгляд немного левее и поняла, что уголёк сигареты уже некоторое время назад упал прямо на её блокнот. Перелистав несколько испорченных страниц, она подумала лишь, что теперь миры тех рисунков прожжены прямо с изнанки.

Теперь она действительно пошла домой, в свою просторную квартиру, где некоторые стены были хаотично увешаны такими рисунками карандашом, на которых еле-еле можно было разобрать очертания то дома, то какого-то существа, то коробки, напоминающей холодильник, но в целом видно было лишь наложение штриховок и контуров. Беглый взгляд на квартиру создавал ощущение, что хозяйка помешалась или чем-то одержима. Сами же картины тем не менее каждая по отдельности оставляли ощущение простоты, открытости и защищённости. Видимо, смотрящие, коих было немного, находили среди наложенных друг на друга миров свой и чувствовали себя дома.

Сегодняшний сон показался Кате всё же необычным, и хоть она не стала рисовать его, она решила в его честь вырвать утренний рисунок из блокнота и отправить к остальным знаменательным событиям, запечатлённым на этих почти уже чёрных от грифелей стенах. Хорошее пустое место для этого рисунка нашлось только на освещённой солнцем стене рядом со скоплением линий, в которых угадывались очертания тарелки с бутербродом.

Телефон зазвонил во время обеда. Катя машинально хотела ответить сразу, однако, увидев незнакомый номер, провела пару секунд в догадках, кто же это мог быть.

– Да.

– Здравствуйте! Екатерина?..

Мужской голос предложил ей забрать вещи её отца, которые он когда-то оставил в своей студии. Голос не был знакомым. Он точно знал её с детства и точно делил студию с отцом – это было ясно. Творческая жизнь отца пыталась наконец раскрыться перед ней, и она была к этому готова. Дорожного приключения не предвиделось, потому что ехать было всего несколько часов на автобусе. Отец когда-то снимал себе студию в соседнем городе, чтобы полностью отвлекаться от повседневной жизни, и со временем отвлёкся навсегда.

Выезжать в тот же день Катя не планировала, поэтому лишь стала собирать вещи, и в первую очередь в дорожную сумку отправился новый блокнот из коробки с новыми блокнотами.

***

Все проснулись. Снова что-то не так. Снова все лежат в своих вроде бы любимых кроватях и помнят сны, но сны эти тревожны. Что же там было? Будто бы тревога в чистом виде. Жизнь была другой и при этом полностью отражала жизнь наяву.

Тело Воли в тот день немного расслаивалось и шевелилось урывками. Он понял это, ещё не открыв глаза. Ко всему прочему, он не совсем помнил, как оказался в кровати, и пытался определить, с какой стороны от него будет стена. Постельное бельё было именно таким, какое он любит: чистым и слегка грубым. Воля поднял своё жирное тело с кровати и стал раздумывать, чем бы заняться сегодня. Был уже почти полдень— Воля отоспался так, как давно этого не делал. Ему пришло на ум, что такое состояние было когда-то нормой, что он засыпал и просыпался в абсолютном блаженстве. Так ему казалось, а значит, так оно и было. И не существовало никакого состояния превыше этого, однако оно могло прийти любым утром.

Постояв перед открытым холодильником пару минут, не найдя ничего, что ему хотелось бы съесть, он ухмыльнулся тому, что хотя бы всё ещё может быть довольным, просто размышляя о простых человеческих надобностях. Наконец, он сделал себе бутерброд с сыром и кетчупом и взглянул в окно на солнечный летний город. Люди ходили пьяные от обилия солнца и тепла, звуки были отчётливыми, как в кино. Тёплый ветер согревал мысли. Если эта жизнь приносит сейчас столько удовольствия, то не это ли жизнь мечты?

Воля вспоминал, что когда-то он был другим, каким-то ещё, будто лёгкая дымка прошлого так и осталась в нём, будто тёплый ветер поднял её из глубины, собираясь унести навсегда. Никакие мысли, однако, не задерживались в голове надолго, ибо жизнь казалась слишком сладкой, чтобы размениваться на какие-то былые сомнения и огорчения. Воля знал, что эта тоска ещё вернётся, ведь так бывало уже не раз, но он дал ей уйти, пока ещё мог.

От нечего делать он развалился в кресле, представляя, как позвонит своему другу, живущему в доме напротив, как только тот выйдет на балкон, и Воля увидит его через дверь своего балкона, прямо отсюда. Не стоит будить друга своими звонками, даже если уже за полдень, ведь он точно первым делом после пробуждения выйдет выкурить утреннюю сигарету на свежем воздухе и тоже будет ожидать, что увидит Волю. Неплохо было бы в такой день пройтись по улицам, болтая о чём угодно, только, конечно, если не станет слишком жарко. Но и тогда можно найти укрытие под деревом в парке. Сегодня темой разговора будет удовольствие от жизни, это точно!

Слегка потеряв счёт времени в думах, Воля обнаружил, что уже несколько минут смотрел на себя в зеркало, и его отражение размазало туманную утреннюю радость в грязь. Обычно в такие радостные ласковые дни, в часы сладостных раздумий, освещённое летним солнцем, из зеркал на него смотрел кто-то симпатичный и интересный, но теперь лицо было серо и как будто незнакомо. К нему окончательно вернулось неприятное чувство, которое перед пробуждением мелькнуло лишь на мгновение. Это было сродни отклику на событие, которое он никак мог вспомнить, и не мог перестать вспоминать.

Воля стал пытаться отогнать это ощущение, смотрел в окно, дышал глубже, но, одержимый этими тщетными попытками, уже не смог встать и пойти на улицу, не мог вспомнить ни одной сегодняшней радостной мысли. Тёплый ветерок забрал своё и теперь лишь создавал ощущение духоты и не давал тяжёлым думам уйти.

Он чувствовал нарастающую тяжесть внутри, и у этой тяжести было лицо, высеченное из чёрного камня. На этом лице просматривались все печали и тяжёлые думы Воли, и они, воплотившись в камне, уже никуда не уходили. Размыть их со временем мог лишь вялый поток мыслей, большинство из которых были порождением этой самой тяжести.

Подняв глаза, Воля увидел на балконе дома напротив своего друга с утренней сигаретой. Друг выглядел по-утреннему помятым и несколько сдвинутым относительно остальной реальности в своё измерение, но тем не менее довольным всем происходящим.

Взяв сигарету в зубы, он изобразил рукой шагающего человечка и сделал вопросительное движение головой, приглашая Волю пройтись по улице. Воля, запланировавший эту прогулку заранее, согласился, хотя и не отдавал уже себе отчёта в происходящем и не в силах был адекватно оценить, принесла бы эта прогулка ему хоть какое-то удовольствие или нет.

Встретившись на улице, они поздоровались, но слов для начала разговора Воля найти не мог. "Удовольствие от жизни" в его голове уже превратилось в напыщенную фразу, и говорить о таком теперь было бы лицемерно.

– Вот думаешь, что покуришь, и придет состояние думать о чём-то интересном, но делаешь это и просто дальше думаешь, что оно придёт. – сказал друг и некоторое время смотрел на Волю в ожидании его реакции. Воля путался в своих мыслях и промолчал.

Молчание это было не обычным дружеским, а очень неловким. Воля не находил себе места ни на этой залитой красивым светом улице среди красивых людей и своего друга, ни у себя в голове.

Его спасло осознание того, что он не жалел об утраченной радости, ведь он знал, что эта радость в том виде, в котором она существовала, уйдёт навсегда, оставив после себя только мягкую дымку, какую оставляют все приятные воспоминания. От этого осознания печаль его просветилась и перестала быть таким бременем.

Друг был несколько разочарован прогулкой. Перед прощанием он было взглянул на Волю укоризненным взглядом, и встретил печальные глаза, полные надежды и умиротворения. Воля выглядел как шкодливый, но одухотворённый ребёнок. Он плавал где-то в глубинах своего сознания, и возвращаться на поверхность пока не собирался. Молчание перестало быть томным, друг дал Воле время побыть в себе и крепко пожал ему руку.