Проводив на кухню, Вадим предлагает кофе: не растворимый, а в джезве, с апельсином и пряностями. «Сварится за пять минут, у меня есть молоко и сливки, желаешь?» Несмотря на выпитый капучино, Лия желает; а пока Вадим увлеченно готовит, осматривается.

Квартира у него в старом фонде, еще дореволюционная, если память не подводит; и мебель тут под стать: потертый сервант со стеклянными дверцами, круглый стол, стулья с резными спинками. Вешалка в прихожей, кажется, тоже не особенно современная; и если заглянуть в комнату, оттуда непременно повеет стариной. Удивительно, что одет Вадим не в белую рубашку с кружевами, а в банальный синий свитер и флисовые штаны, – зато спина такая ровная, будто за макушку к потолку привязали.

Никаких активных действий до разговора – но любопытно до ужаса. Да и разве подсматривание одним глазком можно назвать активными действиями?..

Прищурившись, Лия вглядывается во внутренний мир Вадима и закусывает губу, пряча хищный оскал. Не рассмотрела сразу: там не призмы – целый калейдоскоп, и узор меняется от малейшего вздоха. Вот уж и правда тревожный хаос!

Интересно, что разбило его душу на сотню цветных осколков? Режутся они – или за много лет края затупились? Что будет, если туда пальцы запустить?..

Кофе изумительно пахнет апельсином и кажется не напитком даже – десертом. Особенно со сливками, которые Вадим любезно предлагает подогреть.

Отпив полчашки и лишь тогда сумев оторваться, Лия барабанит пальцами по столу (неужели от Вика нахваталась?).

– Значит, ты бы хотел поделиться своим хаосом?

– Именно, – кивает сидящий напротив Вадим. У него кофе без молока и без сахара; какой суровый молодой человек.

– Оке-ей, – привычно тянет Лия и осекается: чересчур современное слово так неуместно звучит в этой пропитанной временем квартире. – Тогда, может, расскажешь, как ощущаешь все эти сложные внутренние процессы? Или ты не словами делиться хотел?

И снова короткая улыбка на печальном фарфоровом лице:

– Меня вполне устроят слова.

Какой же он красивый: темноволосый, бледнокожий, с почти аристократическими манерами. И вместе с тем – хрупкий; дохнуть страшно, не то что коснуться. Из-за россыпи осколков внутри?..

– При звонке я назвал свои ощущения войной, но не имел в виду ярость и смерть. Скорее беспорядок и растерянность. Будто случилось землетрясение, и никто не пострадал, но разбился любимый мамин хрусталь. Мама плачет, а ты собираешь осколки, пальцы изрезаны в кровь, и вроде не больно, и тебе дела не было до хрусталя, но все равно это кажется страшной бедой. – Виновато улыбнувшись, Вадим поясняет: – Я не придумал этот образ для большей красочности моего рассказа. Он сам пришел, совершенно реальный, но в то же время взятый абсолютно точно не из моей жизни. Подобное происходит не в первый раз, и я понимаю, что с таким анамнезом пора к психологу или даже психиатру, но… Меня это не беспокоит, так, утомляет иногда. И при этом доставляет определенное удовольствие.

«Доставляет определенное удовольствие»… Ну и фразочки у него.

– А еще, бывает, одно-единственное слово обрушивает ворох ощущений: июльская жара, автобус, оттоптанные кроссовки, головная боль от духоты. Или, засыпая, слышишь визг тормозов за окном – и будто неоновым светом ударили по глазам, приходится зубы сжимать, чтобы не вывернуло. Или чувствуешь запах весенней травы, скользнувший в кабинет, и вот уже камни летят из-под копыт, ветер треплет гриву, всадник подгоняет: быстрее, быстрее!.. Тебе говорят: «Почему самостоятельную не пишешь?» А ты не помнишь, как ручку держать. – Вадим делает глоток кофе и хмурится: – Я, наверное, совсем непонятно говорю?

Щелк-щелк-щелк – складываются внутри новые цветные узоры.

– Да нет, вполне понятно, – пожимает плечами Лия. – Но можно еще какой-нибудь пример, если тебе несложно?

И прикусывает кончик языка – потому что просит не понимания ради, а исключительно удовольствия для. Уж очень вкусное у него восприятие мира.

Кивнув, Вадим задумывается всего на пару мгновений.

– Самое жуткое, наверное, – когда приходит чужая боль. Я не всегда понимаю, кто в меня отразился, но страдания испытываю такие, будто боль моя собственная. Сначала так и думал, кстати, но следов не оставалось, да и врачи ничего не находили. Поэтому теперь я в такие моменты спокоен – насколько можно быть спокойным, когда тебе вспарывают живот.

Сдержав порыв хищно облизнуться, Лия интересуется:

– А как давно ты ощущаешь мир через такие образы? Если, конечно, это не секрет.

Вадим, снова заправив за ухо непослушную прядь, пожимает плечами:

– Почему же секрет? Я таким родился. Мама говорит, я был странным ребенком, но в первом классе все прошло. А я просто научился молчать. – На этот раз он даже не улыбается, лишь приподнимает уголки губ. – До какого-то момента я искал тех, кто меня поймет, потом разочаровался. А на днях увидел на улице визитку вашего агентства и подумал: хтони ведь иначе воспринимают мир, вдруг мы с кем-нибудь да совпадем… внутренним хаосом.

Чем причудливее внутреннее устройство, тем интереснее жить – но тем сложнее найти того, кто отразил бы тебя, будто зеркало, кто разглядел бы в непривычной, пугающей картине мира захватывающую дух красоту. Иногда даже – кто бы просто принял и позволил быть настолько странным, насколько нужно.

Бедный одинокий мальчик.

Но как удачно сложились дороги его судьбы, приведя сюда, на встречу с хтонью, которая обожает рассматривать чужие души.

Лия допивает кофе – апельсин в конце ощущается особенно ярко – и оскаливается, теперь уже ничего не стесняясь.

– Ты позволишь мне сделать очень странную вещь?

– Еще страннее, чем моя просьба? – Несмотря на тень страха в глазах, Вадим искренне улыбается. – Или ты хочешь меня съесть? Зубы у тебя, конечно…

– Я не ем людей, – успокаивает Лия. Отодвигается от стола вместе со стулом, просит: – Сядь напротив.

И когда Вадим, придвинувшись, складывает руки на коленях, как примерный школьник, – она запускает когти ему в грудь.

Конечно, не настоящие – хтонические: как иначе трогать чужую душу? А душа и рада этим прикосновениям, этому вниманию – спустя столько лет одиночества. И Вадим рад: глаза у него вспыхивают и на бледных фарфоровых щеках проступает румянец.

Разноцветные осколки тянутся к когтям, будто гвозди – к магниту, шуршат, пересобираясь во все новые и новые узоры: смущение, любопытство, восторг.

«Какой же ты прекрасный», – щурится Лия, водя когтями у Вадима в груди. И ни тени лжи не падает на осколки – только искренний восхищенный свет.

– Не знаю, что ты делала, но я никогда такого не чувствовал!

Растрепанный, с жадным блеском в глазах и живым красным лицом, Вадим ничуть не похож на того хрупкого и одинокого парня, который сидел на этом стуле всего десять минут назад. Какие чудеса творит с людьми искреннее внимание! А главное – вовсе не обязательно каждый раз щупать когтями душу, есть десятки других способов; но этот – быстрее прочих.

– Я всего лишь побыла для тебя зеркалом, – улыбается Лия. – Подарила немного внимания и понимания. И знаешь… – Она прикусывает язык: о советах никто не просил, может, лучше промолчать?

Но Вадим поднимает брови, и приходится договорить:

– Я могу представить, как тебе больно каждый раз сталкиваться с глухими стенами и затылками. Но не переставай искать – и однажды встретишь открытую дверь и теплую улыбку. Где-нибудь в мире обязательно есть человек, рядом с которым можно быть собой – со всей внутренней войной и тревожным хаосом.

Заглянув в чашку с остатками кофе, Вадим признаётся:

– Тебе хочется верить. Может, однажды я наберусь смелости попробовать снова.