Н.Байтову, А.Воркунову, О.Дарку, П.Капкину, Л.Костюкову

События следовали следующим образом. Молодая девушка, невинная и неопытная, как все они в таких случаях говорят, да вдобавок студентка-художница, в соседней столовой познакомилась с приезжим. Она: под мышкой этюдник, неизменная вязаная шапочка и худые ягодицы в джинсах. Вот в них-то, как потом выяснилось, и было все дело. Он: ничего особенного, прыщавый-правда-высокий. Но он был из Прибалтики и говорил с акцентом, что уже само по себе привлекательно.

А он ведь еще и рассказывал: Рига, Таллинн — святые для русского студенчества места. Вильнюс — меньше, в него и ездили реже. Другое дело — Каунас, где все названия магазинов — латинскими буквами, как будто настоящая заграница. Начал издалека, очень обходительно, имея, видно, немалый опыт в подобных делах, что ее с самого начала приятно насторожило. Какие у тебя джинсы да что за фирма — а ей их три дня как родители прислали. Постепенно выяснилось, что первый курс, значит, тоже здесь недавно, а квартиру снимает.

Проглотив пищу, вышли вместе. Съездили на вокзал, в камеру хранения, а у него там в чемодане — эстонские сигареты. Потаскав ее по городу — она к нему жмется, он говорит не останавливаясь — сам свернул к ее дому, потому что запомнил. Млела от внимания. Дует, слякоть, замерзла немного, а он ее спрашивал об этом. Она сказала, что ничего, дом же скоро. У дома замедлила шаги.

А он поднимается с ней на этаж. У двери она сказала, что пора прощаться, она же не может его к себе пригласить. Но я же тут первый день, никого не знаю и пойти мне некуда, взмолился эстонец. Я тебя не могу к себе пригласить, потому что снимаю с подругой, не сдавалась девушка. Он сказал, что ему оттого некуда пойти, что он тут не знает никого, и она его пропустила в дверь. Сонная Катя — уже заперлась, и они ей стучали — выскочила в ночной рубашке, исчезла и вернулась в свитере.

Эстонец стал играть на гитаре и петь по-своему. Моргавшей Кате какие-то даже понравились. А Свете нравились песни все. Сморившись, подруга полезла к себе, и они остались в углу вдвоем. Он ее целовал и обнимал, и она окончательно возбудилась. Рылся в ее новеньких джинсах, но она почти не волновалась, потому что там заветный крючочек, о котором надо знать. Когда, утомившись, он бросил попытки ее расстегнуть, они легли спать.

Тесно в джинсах, неудобно и душно, еще — жарко. Она-то думала, когда он заснет, то переберется к Кате. Но он ее сторожил и всякий раз ловил за руку. Наконец она все-таки, убедившись, что спит, встала осторожненько, с облегчением стянула джинсы и пристроилась к подружке под бочок. Та пошевелилась. Полуспала, полугрезила, а в пять часов (но это — дудки, откуда она могла знать время?) эстонец проснулся. Очень недовольный, видишь ли, и тон переменился. То есть совсем иначе стал разговаривать. Это вы почему там да кто тебе разрешил уйти. Пристал. Ну-ка быстро, ты — сюда. Проснувшаяся Катя послушно перелегла, а он полез к Свете.

Та — сопротивляться да изворачиваться. Катя, видя, что подруге плохо и она не хочет, вцепилась приезжему в волосы. Да он ее сбросил как пушинку, и все, обратно на диван. Комната же узкая, за стеной бабка-хозяйка проснулась, слушает, что у нее в доме происходит. Схватил табуретку и полуопустил со всего размаха на голову. Подумала было, что он ей ее там размозжил, а он подержал на весу, почти коснувшись, проявив немалый опыт в подобных делах, и поставил на место. Не каждый же сможет. После этого та и пошевелиться боялась.

А ты лежи давай, сказал лежащей Свете. Покурил в горсть, сидя на той же табуретке, сволочь, проверяя себя. Убедившись, что все у него нормально и идет своим чередом, потушил о стол и полез обратно. Она — опять отбиваться, боялась громче кричать, только шептала, что в городе много девушек, ты же себе еще найдешь, зачем я тебе, только не трогай меня, пожалуйста, и прочую тошнотворную чушь, которую они без стеснения все повторяют друг за другом. Она-то, оказывается, даже не знала, какой он бывает в такие наши минуты, думала, что он мягкий, влезает, конечно, но мягкий и нежный, а не орудие пытки, только верится с трудом, врет, должно быть, как всегда.

Подхватив одежду, Катя сбежала, а она и не видела. Пожалуйста, хватит, я не могу больше, взмолилась, когда не стало больше никакой возможности. Только ради тебя, согласился наслаждавшийся эстонец. Как выбежала на лестничную площадку, там одевалась, торопясь, что за ней выскочат, на одной ноге и вдевая в брюки. Приостановил в ней движения своей железной трубы, давая передохнуть. А через полминуты опять задвигался, раздирая, выжимая сколько мог удовольствия из последних мгновений, пока не затих отдуваясь сидел потом рядом и курил как ни в чем не бывало у нее, она потом посмотрела, полматраса была в крови.

Боялась, как объяснит маме, когда приедет. А та приехала, увидела, конечно: Ты поосторожнее все-таки в эти периоды — подумав, что от месячных такое может быть. Молча позавтракав, даже погуляли по городу вдвоем, как будто ничего не произошло. Уйти она боялась. Смотрела вокруг другими глазами, вслушиваясь в себя, женщина теперь, а значит все должно быть иначе. Иначе не было, было интересно. В ее училище заходили зачем-то, она там, может быть, с кем-то и разговаривала. Пообещав, что еще к ней придет, наконец оставил ее. Только этого не хватало. Когда вернулась домой, обнаружила Катю собирающей вещи.

А они ведь раньше друг без друга не могли, всюду вместе. Их и воспринимали в паре все. Теперь начнется, почему да отчего. Как она могла, когда мне так плохо? Чтобы не зарыдать, ушла в кухню, прислушиваясь, когда хлопнет дверь. Через месяц, когда они все-таки, не вытерпев, бросились друг другу на шею и ненадолго опять сошлись, хотя прежнего, конечно, уже не было, Катя сказала, что думала, что тебе это все нравится. Так мало меня знать, обижалась Света.

Он появился на следующий день, и на этот раз легла с ним добровольно. Она уже посоветовалась кое с кем, утаив, конечно, обстоятельства. Ей сказали, что в первый раз всегда так, она хотела проверить. Но было опять так же больно-больно. Она в отчаянье даже подумала, что, может быть, с ней не все в порядке. У него спросила, ну почему у меня так больно. А он ей врал неизвестно для чего, что так теперь будет всегда. Отомстить что ли хотел. Она его спросила, почему он с ними тогда так грубо. А он ей сказал, что боялся, что иначе от нее не получит ничего. Продумав всю ночь перед этой второй их встречей, она теперь не сомневалась, что если он и не настоящий бандит, то по крайней мере все равно какой-нибудь криминальный тип. Перекупщик или, может быть, связной. Гонец, вот еще как это у них называется.

Ему просто жить негде и он таким образом каждый раз устраивается. А может, это для него спорт, вроде хобби, чтобы время до отъезда провести. Встав утром, сейчас же влез в ее джинсы. По квартире ходит. Да он же и затеял это все ради них, и на гитаре играл, по-эстонски пел-старался. Она его просила: сними да сними, извела всего. Мне надеть же будет нечего. Не знаю, как это у него получилось с его размерами. Она же очень худенькая. А иначе он ей, может быть, и вернул бы, специально бы пришел и принес. Он же ей говорил как человеку: похожу только день, мне очень в них походить хочется. Задело его за живое. А она: сними. Я же вот ей и штаны оставил. Ничего штаны, модные, ничего не могу сказать. Но зачем мне мужские штаны? Когда Ян ушел, она решила идти в милицию.

Она, конечно, не станет там говорить, как на самом деле. А то будет суд, ей придется все это рассказывать при всех, будут вопросы задавать. Всем все станет известно. Ее станут обсуждать. Да и впустила она его сама, это тоже надо учитывать. Просто скажет, что он ее обокрал. Теперь она не сомневалась, что джинсы он ей сам не вернет, так хоть джинсы. Она думала о том, как будет объяснять маме, когда приедет. А они ее спрашивают, как да как и при каких обстоятельствах, потому что знали. Да ни при каких, вот я вам его описала-знаю-где у него камера хранения, он туда придет и его можно взять, молчала Света.