P.S.

Не по душе мне слух лелеять лирой,

В нем отголоски прошлого кумиров…

А все же нищие мы словом их потомки,

Там где наш взор, там лишь одни обломки.

Наверно потому ты – ангел музы —

Ко мне явился с дырками на пузе.

Ты думаешь, что мой язык шершавый

Способен залечить твои больные раны?

Уж поздно поднимать с останков пепелища

За грех мне отсеченные ручищи.

Когда б я мог своим истлевшим телом,

Воспряли б духом за земным пределом,

Великих мастеров без покаяния души

Стотысячных «спасибо» влив мне в уши.

IV

А ты смотрела на меня.

Так верно, преданно смотрела.

Скатились слезы по щекам,

Свеча небрежно догорела.

Через открытое окно

Луна явилась с поцелуем:

– Благодарю за ночь любви,

За истинную, за святую!

Ты бережно прижав к груди

Мою мозолистую руку,

Сказала ласково: – Прочти!

О том, чем жил, о том, что думал.

Но где же взять слова такие,

Чтоб вылить эту злую муку?

Ты повторила: -Ну прочти!

Быть может, чем-то помогу я?

И пожелтевшую тетрадь,

Ту, что пылилась за портретом,

Достав, вручила мне как флаг,

Как нумизмату редкую монету.

V

(из тетради)

Послушайте, ведь если каждому дать хоть

по капле святого

И положить в карман всего одно лишь

человечье слово,

Художник вышвырнул бы из палитры

Всю гадость мрачных красок, и пюпитры

Известных и безвестных музыкантов

Не знали б места под ключом

для диссонансов.

Но кто ж виной тому, что в знойной и

скупой пустыне

Нет места для дождя? Как раньше,

и поныне…

Ужель так обречен тот вечный странник,

Томимый грустию несчастливый

изгнанник,

С рождения привыкший поклоняться лишь

идолам,

Но совестью терзаться, что будет,

Еще будет в этом мире

Частица счастья, и любви, и мира.

Виной тому – он сам с прорезом узким

Для глаз своих больших, как у моллюска,

Богами наделенный редким даром —

Молчаньем драгоценным или паром,

Которым, изрыгая даже шутку,

Уж обречен одним мгновеньем жутким

Под солнечным лучом бесследно сгинуть

И навсегда свой край родной

душой покинуть.

VI

Опять я груб, не от того, что в жизни грубый,

Опять седой, не потому, что сердцем стар,

Пусть заскрежещут вспухших нерв больные

зубы,

Когда в рожденьи припаду к твоим ногам.

Взмолив тебя беззвучными губами

О верности безмолвным языком,

Я вылижу остроконечья лживый камень,

Всем существом своим упавупав перед

д алтарем.

И, разрывая в клочья жизни славу,

Я над могилой своего отца

Спрошу лишь об одном в тот час стоглавый,

Покорно ждав последнего конца:

– В чем сила и могущество горения,

Зажженного клешнями Сатаны,

Пожарища великого сожжения,

Тобою созданного берега Земли?

1992

"Столице!"

Златокудрая столица – Москва!

Великолепие!

Вонючим потом верблюжьих улиц

Украшено сегодня твое бессмертие.

В твои бы руки, сканью шитые,

Звериный оскал зажать!

Лихое человечество!

Видишь? Опять Арбат неделю небритый

С неумытым Кузнецким поют Отечество.

Плевками закисла булыжников улица,

– Снимай всех каменных!

Могучее племя…

Кого бы еще сожрать? Давайте поищем,

А кто вон тот рыжий?

Уж не внебрачный ли потомок гения?

Прут косяками газетные в рамках:

– Пожалуйста, факс, а вот еще телекс!

Желаете? Завтра аукцион!

Кипит валюта, как бурный Терек.

Заныл синячок:

– Компресс бы из водочки…

Покруче доллара в ликующем рынке!

– Кушать просят кооперативные лодочки,

мне бы еще, если можно, пожалуйста,

баночку кильки…

Высосал день грохот проспектов,

Вечер ссутулился. В кабак бы,

что ли?

А потом и в бордель на всю ночь с любою.

Деревянненьких этак за море!

Эх, может, дать объявление

Любителям группового секса?

Тьфу ты!

Снова язык погряз в междометьях,

С какой-то бранью про «это» место!

Хотите? Кораблик бумажный

Пущу по Москве-реке из трещины сердца

Или нет, лучше заржу, как чумная кобыла

Объевшись беляного сенца…

А в воскресенье встану чуть свет,

Плевать, что не похмелившись

Поспеть бы к заутрене, взяв с собою грехов

мешков шесть,

И с преданным видом Отцу помолившись,

Забросить удочку в пивную банку,

Обнюхав под селедкой какую-либо прессу

Дури курнуть и зависнуть в туман

Бисквитного тортика из прогнившего теста.

1992

"Вроде письма"

Вроде письма

Сказать тебе, но что? Что сердцем

выпит день,

Унылый, серый, хмурый и печальный,

Сказать, что ждал и то, что жду сейчас,

Искусанный тоскою привокзальной.

Нелепо, правда? Глупо и смешно,

Сжевал и выплюнул мою надежду случай.

Я помню ливень хохотал в раскрытое окно,

Злой радостью дождинок мучив душу.

Ушла ты безответно, безвозвратно,

Забыв на столике любви немую розу,

Оставив пустоту и сигаретный дым,

В котором задохнулись дум слепые грезы.

Спросить тебя, о чем? С кем ты теперь

и где?

Хотя уже все это в общем-то неважно.

Я выпью за двоих граненую печаль,

И, закусив соленым

огурцом воспоминанья,

Желаньем счастья преисполню мрак души:

«Всех благ тебе, мой нежный

друг, вчерашний!»

Когда-нибудь вдруг вспомнив обо мне,

Ты скажешь: «Он был поэтом, честным,

настоящим!»

1992

Октябрьская скучность

(Преамбула и сущность)

Преамбула

Пусть слякоть и дождь, пусть холод и ветер,

Пусть мокрым плечом навалившийся

вечер …

Пусть туманность ресниц от все

жравшей возни

Рвут на части бегущей рекламы огни.

От зачерствевших дум тех, что злобой

застыв …

От множимой пытки полуденной ноши

Одна безысходность – в кабацкий залив,

В гавань крепких напитков якоря

свои брошу.

Сущность

В прозрачной полутьме в кисель

размякших лиц,

Где пьяный шум речей на

сигаретных стержнях,

Окутанный чумой лосиновых цариц,

Я окунал свой взгляд, искав

знакомых прежних…

Кто сердцем одинок, тот до костей знаком