Как назло на вербе затрещала прилетевшая сорока. Дядька Петька, тугой на ухо, не все понимавший в приказе, озирнулся.
– Самое важное, тварь, не дает послухать… Яша, запоминай д-южей.
Лет пятнадцати паренек, в мешковатой гимнастерке, украдкой кинул в сороку камень. Дурашливая птица снялась, спикировала на противоположный берег. Оттуда должны были появиться н-емцы…
– Сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов…
– Главное – хорошо вооруженных, – с двусмысленной ухмылкой произнес Аверьян Чигрин. – Лучше бы нам оружие-то…
– Сформировать в пределах армии от 5 до 10 штрафных рот, куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью…
Два взрыва подряд вздыбили землю неподалеку на кукурузном поле. Справа от станицы отчетливо забухали тяжелые орудия. Политрук, не шелохнувшись, дочитал приказ до конца.
Эскадрон рассыпался. Тут и там слышались голоса командиров взводов, отводящих казаков на закрепленные рубежи. Обоз и полевая кухня отправились вслед за коноводами в лесопосадки. Связисты тянули провод от КП эскадрона, разместившегося в полуверсте от реки, к штабу полка. Солдаты станкового взвода рассредоточившись вдоль полосы обороны, оборудовали пулеметные гнезда. Артиллеристы полковой батареи еще дальше устанавливали три своих пушки, маскируя их нарубленными ветками. Макагонов был на берегу, крепко озадаченный тем, что эскадрон вместо положенных восьмисот метров занял линию обороны в два километра, лично проверял, как шло окапывание, четким голосом отдавал приказы.
Взвод лейтенанта Левченко оказался вторым с левого фланга, прикрыв холмики, идущие к станице. С них хорошо просматривался противоположный берег, заросший лозняками, скрытый стеной рослых камышей; выше, на изволоке, тянулось поле чахлых подсолнухов. Позиция, занятая взводом, сразу не пришлась Якову по душе. Враг к реке мог подобраться совершенно внезапно.
Окопы ладили метрах в двадцати друг от друга. Расторопный старшина раздобыл в станице десятка два лопат. Их разделили среди стариков, а все, кто был моложе, частили своими саперными. Вековечный грунт, перепутанный корневищами пырея, снимался с трудом. За работой Яков и не заметил, как накатили воспоминания…
Раненный в правую руку при освобождении Ростова в начале декабря, Яков сдружился в батайском госпитале с Антипом Гладилиным, соседом по палате. Весельчак, черноусый красавец Антип располагал к себе и забавными байками, и добрым характером. Чувствовалась в нем, исконном казаке, внутренняя несуетная сила. В конце февраля Антипа выписали. Яков заскучал, тоже стал проситься у хирурга на фронт. Письмишко от приятеля пришло в срок. Антип сообщал, что служит под Сальском, в кавалерийской дивизии. Настоятельно приглашал в нее и Якова. Судя по тому, что конвертик вручила медсестра и на нем не было штемпеля военной цензуры, хитрец передал письмо с кем-то попутно.
На городском пересылочном пункте, подав документы угрюмому капитану, Яков добавил, что еще до войны имел первую ступень ворошиловского кавалериста. Попросился к казакам. Как раз в кабинете начальника пересылочного пункта находился прибывший из дивизии немолодой лейтенант. Услышав, что выписанный из госпиталя был ранен в руку, тот отказал: «Мне нужны рубаки. Одно дело на курок нажимать, а другое – в бою саблей работать». Яков решительно предложил: «Товарищ лейтенант, давайте попробуем, кто из нас сильней», – и показал глазами на край стола. Сцепились ладонями, и Яков без особого усилия опрокинул руку офицера. Ухмыльнувшись, капитан посоветовал проигравшему: «Бери, пока даю. Он хоть обстрелянный. А то вы навоюете со своими дедами и юнцами. Тоже мне, ухари…»
После осенних жесточайших боев под Ростовом полковая жизнь показалась Якову однообразной. Бывший сенной сарай, оборудованный нарами, мало походил на казарму. Три железных «буржуйки», несмотря на старания дневальных, обогревали помещение слабовато. Иной раз в умывальниках замерзала вода. Но жили – не тужили! Нередко к добровольцам-казакам наведывались родные станичники. Приезжали клубные агитбригады.
Основной костяк дивизии составляли те, кто не подлежал воинскому призыву, – люди степенных лет и безусые пареньки. Одного страстного желания биться с немцами, которое и собрало ополченцев из городов и весей бывшей области войска Донского, оказалось недостаточно. С осени до февраля находились они на неопределенном положении, пока, наконец, не приняли присягу и не были взяты на государственное обеспечение. Обыкновенная гражданская одежда стала постепенно сменяться красноармейской формой. А вот в оружии по-прежнему была нужда. Шашки, винтовки и карабины из старых арсеналов имели далеко не все.
Но главное для казака – лошадь! Ежедневный распорядок в дивизии и строился, исходя из этого непреложного правила. Утром – подъем, поверка. Затем – поение и кормление лошадей, седловка. Занятия по строевой подготовке, джигитовка, «рубка лозы», изучение материальной части оружия. Не всякий день, ввиду ограниченного количества боеприпасов, – стрельба по мишеням. Снова – уход за лошадьми. Политподготовка. Громкая читка газет. Полчаса свободного времени. Вечерняя чистка, поение и кормление лошадей.
Гнедой дончак-трехлеток Цыганок не сразу привык к Якову. Артачился, на первых порах аллюр держал неровно. Из-за этого Якову не всегда удавалось правильно вымерить расстояние при «рубке лозы». Остроумный Аверьян Чигрин, темночубый казачина из Семикаракорской, съязвил: «Ты, Яшка, навроде как в лапту играешь. Аль конек не слухае?» Яков, не любивший насмешек, промолчал. Вечером Аверьян подошел в деннике к разнузданному Цыганку, уверенно пощупал пальцем у него в углах рта и заключил: «Заеды. Узда ни к черту! Надо укоротить и подогнуть мундштук. Давай. Зараз свободное времечко, и сделаю как положено». И вскоре Цыганок твердо слушался всадника. От бывалых воинов, понюхавших пороха и в Первую мировую, и в Гражданскую, набирался Яков кавалерийской премудрости, – казачий внук, по обычаю посаженный в год Тихоном Маркянычем на коня!
В конце марта, отмахав по степи двести верст, 116‑я Донская казачья кавалерийская дивизия походным порядком прибыла к станции Кавказской, где, согласно приказу Сталина, в состав 17‑го казачьего корпуса были сведены также две дивизии кубанцев. Со сталинградской земли подходила еще одна дивизия донских казаков, пополняясь лошадьми сальских конезаводов.
В начале мая кавалеристы рассредоточились вдоль Азовского моря…
6
Тяжелая, продымленная ночь падала на степь. Духота ощущалась даже здесь, на берегу. Семь потов сошло с Якова, пока он, оголенный до пояса, дорыл свой окоп. Командир взвода лейтенант Левченко устало присел на корточки, наблюдая, как Яков разравнивает бруствер. На груди бывалого буденновца колыхнулся орден. На широком лице браво смотрелись завитые кончики длинных усов. Он зачерпнул в ладонь комковатой землицы, помял ее и вздохнул:
– Влажная. Налипает на лопатку?
– Вода, наверно, близко…
– Близко. В третьем отделении только до пояса и дорыли… Я с ними буду. А ты уж сам командуй… Если еще при силе, помоги Матвееву-младшему. Из сил пацан выбился.
– Хорошо. А как мои остальные?
– Докапывают. Вот что, Яков… Без моей команды отсюда ни шагу! – предупредил лейтенант, которого казаки чаще звали просто по имени-отчеству. – Приказ есть приказ. Хотя… Сам понимаешь…
– Слушаюсь, Анатолий Филиппович. Можно разок нырнуть?
– Быстро и по очереди. Сейчас ужин подвезут.
Проводив Левченко, Яков пошел к бойцам своего отделения. Иван Манацков, дядька Петро Матвеев и Зосим Лукич Лунин уже завершали работу. Аверьян, управившись первым, дорыл окоп за Шурку Матвеева, который сидел рядом на траве. Завидев командира, паренек вскочил, вытянулся. Невзначай задетый жалостью, Яков спросил у него совсем не строго:
