— Да, не очень-то полезешь в воду, — сказал он, глядя на море.
— А я вчера купалась.
Он с удивлением посмотрел на нее. Она рассмеялась.
Ее занятия, как выяснилось, тоже были весьма сходны с занятиями жены. Какой-то там менеджмент. Небольшое агентство. В Бруклине.
— Вообще-то я не люблю общаться с русскими, — поясняла она, бросив на него быстрый взгляд.
Впрочем, подобные рассуждения вполне банально-обычны для многих россиян, отъехавших для серьезной самостоятельной жизни на Запад. Чего уж там тянуть за собой хвосты неулаженного и неэнергичного прошлого житья-бытья. Впрочем, через некоторое время все начинает меняться. Вспоминаются прошлые годы, не лишенные своеобразного обаяния и определенных ценностей. Западники становятся скучными в своей непонятливости и нетонкости душевной организации. За длительностью лет пребывания в Америке и в ней самой уже чувствовались некоторые характерные черты тамошней прямолинейности. Он рассказывал:
— Понимаете, однажды встретил человека, который поведал, как на него напали. Ну, говорит, схватили меня за руки. А я что? Ничего. Я их двумя другими — рррраз! — и готово! — заключил он с некой специфической гримасой.
— Что? — искренне удивилась она. — У него было четыре руки?
— Да вот так, — уклонился он от объяснений. И тут же, чтобы не впадать в долгие и неловкие рассуждения, перешел на другое. — А чем вы занимаетесь?
— Да сейчас, вроде, ничем. Бросила свое агентство и приехала сюда.
— И что же будет? — обеспокоился он.
— Найду что-нибудь другое, — легкомысленно отвечала она, задрав голову и подставив лицо солнцу. Его всегда поражала такая легкость и смелость жизненных решений.
Заходили в бесчисленные магазинчики с однотипным товаром, рассматривали ненужные вещи, изредка дивились на какую-то действительно трогательную дикость.
— Вот, хорошо бы вложить все деньги в эту вещь, — она указывала на невероятного размера, качества и стиля как бы китайскую вазу.
И они весело смеялись, вызывая недоумение у владельца. Впрочем, тот не обижался. Да и чего обижаться-то, — он был доволен жизнью, местом жительства, круглогодичным мельтешением окружающего народа. Или это только казалось. Вообще, чужая жизнь, на посторонний взгляд, кажется легкой и лишенной тех нудных, постоянных и неразрешимых проблем, которые окружают тебя со всех сторон. Их бесконечные, как волны, набегания может остановить, романтически выражаясь, только смерть. Вернее, ничто не остановит. Смерть остановит тебя. Изымет из цепи взаимоповязанных, последующих друг другу тех самых забот. Одних и тех же, просто принимающих каждый раз чуть иное обличье. Так думалось ему, пока она отошла рассматривать что-то там сугубо женское.
— Идем, — тронула она его за руку.
Он словно отсутствовал. Куда-то прямо-таки исчез из их уже, в некоторой, хоть и слабой, степени совместной жизни. — Эй! — повторила она.
— Да, да, — опомнился он.
И вышли из магазина.
Все пошло стремительно. У него даже не было времени привыкать. Особенно с его медлительностью вживания во всевозможные жизненные новации и перемены. А в наше время их немало. Ну, не место подробно их здесь описывать. Просто помянем.
Он не ожидал подобного. Даже и не мог ожидать. Хотя, конечно, если быть точными, ровно напротив — он всегда ожидал чего-то неожиданного и неприятного. С тягостным чувством открывал почтовый ящик и поднимал трубку телефона. Предпочитал, чтобы это сделала жена. Всегда ожидал, предполагал, что неожиданное и неприятное может и прямо-таки должно случиться непременно с ним. Ни в коей мере не ставил ее на свое место.
— Так ведь надо сходить куда-нибудь. Проверить. Может, ошибаются, — слышала она его неуверенный лепет.
Это он-то дает ей советы! Уже, конечно, сходила куда надо, и не единожды. Раз сказала, значит, все точно, окончательно и дальнейшему обсуждению не подлежит. Она только усмехнулась на его советы.
— Ну, тогда надо лечиться. Теперь ведь лечат. Надо знакомым позвонить. Сестре, она все-таки медик. Ничего не случится, если на время оставишь работу, — поспешил он как бы опровергнуть ее неизбежные возражения.
— При чем тут работа… — замолчала и вышла.
Вернулась, переодетая в тяжелый длинный халат. Он инстинктивно под ним стал прослеживать ее тело, словно пытаясь локализировать место поражения. Смутился, потряс головой.
— Что-либо делать уже поздно и бесполезно. Я консультировалась. С несколькими, — постаралась опередить она его бесполезные советы. — Поздно. Не поможет. Так зачем же последние дни проводить по больницам и в жутком виде. Волосы повылезут, — она улыбнулась как-то даже беззаботно. — Да, Юленька? — наклонилась к кошке и прижалась щекой. Та сидела прямо и смотрела на него.
— Но ведь, но ведь…
Оказалось, что она успела уже поговорить с его спокойной и вразумительной сестрой. Они вдвоем и решили, что не стоит его до поры до времени беспокоить. Жена и сестра вечно за его спиной решали что-то.
— Все. Обсуждение окончено. Насчет финансов я распоряжусь, — помедлила, потерла висок. — Ну, завтра у меня дела. Ты уж прости, так получилось, — и не то что жалостливое, но нечто досель незнакомое промелькнуло в ее подуставшем голосе.
Он не говорил с ней о своих занятиях. Зачем? Так, помянул про литературоведение, Блока, Белого, Соловьева.
— Ага, — ответила она быстро. — Понятно. Старая русская литература.
Определение было точным. Она была не из его, так сказать, профсоюза и даже, как ныне определяют, идентификационной группы. Моложе, да и уехала, видимо, давно. В общем, не дама с собачкой. Скорее уж он был мужчина с кошкой. Когда мысль оформилась подобным образом, она премного позабавила его. Надо додумать. Показалось, что в том промелькивает если не суть, то некая мощная метафора случившихся нынешних перемен. Он чуть не рассмеялся вслух. Потом резко сосредоточился, с усилием собрав брови на переносице.
— Что-то не так?
— Нет, нет, все нормально.
Его реакции несколько удивляли. Он постоянно, как говорится, отключался.
По набережной вышли к японскому ресторану, который высмотрели вчера, прогуливаясь тут же. Тогда в глубине они заметили отдельный большой стол с металлическим листом посередине. Молодой японец, весело переговариваясь с гостями, как бы даже паря над ними, ловко орудовал острыми металлическими лопаточками. Те блестели, несколько даже зловеще взлетая в воздух над головами невинных посетителей. Компания из шестерых немцев неистово галдела, наблюдая сей кулинарный перформанс.
За спиной шумело уже почти невидимое море. Серое, оно сливалось с серым же небом и непроглядным воздухом. Желтый свет прибрежных фонарей затянул все маслянистой пленкой.
— Не люблю немцев, — сказала она.
Увы, в своих суждениях и проявлениях порой она была откровенно банальна. Это сразу бросалось в глаза. Ну и что? Молодая еще. Да и без гуманитарной муштры — оправдывал он ее. Может, оно и правильней — моментальная и естественная реакция. Ох уж этот неискоренимый интеллигентский руссоизм! — остановил он себя и опять улыбнулся.
— Ты чего улыбаешься? Что я немцев не люблю?
— Да нет, нет. Хотя да. За что уж они так особо нелюбимы? — насмешливо вопросил он.
— За что? — она быстро взглянула, почувствовав как бы некую слабо выявленную агрессию с его стороны. — Да хотя бы за то, что две мировые войны развязали, — нашлась она.
— Веские основания, — опять не без иронии отозвался он.
Надолго замолчали. Даже как бы надулись друг на друга.
Вечерело. Обратный путь лежал к их временной обители. К Ошен Клабу. По дороге зашли в магазин и купили кошачьего корму. Она, оказалось, разбиралась в этом получше его. Хотя что за предмет такой специальный — кошачий корм!
Дальше все шло стремительно.
Как поминалось, он просто не успевал подготовить себя к каждой новой перемене в ее внешности, характере и поведении. Она худела. Крепкое, как бы в меру поддутое изнутри тело начинало проваливаться. Стягиваться к каким-то неумолимым осям внутренней гравитации. Походка стала не столь летающей. Он с некой деланой бодрецой изображал, что ничего не происходит. Все нормально. И раньше-то их телесные касания были не то чтобы интенсивными. Теперь они и вовсе ограничивались легкими поцелуями и поглаживанием. Она отнюдь не делала вид, что все обыденно и нормально, но не акцентировала это. И, самое важное, не стыдилась.
