— Не вижу ничего зашква… то есть недостойного в поиске котиков. А зачем ты используешь такую лексику, Борис Сергеевич? Бабки, ворочать делами, лохи… Ты же был СЕО в бигфарме. Зачем этот закос под братка из девяностых?

Рязанцев криво усмехается:

— Молод ты, Саня. Жизни этой паскудной еще не хлебнул полной чашей. Как говорил один умный римлянин, «времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». В СССР мы были комсомольцы-добровольцы, строили коммунизм вперед и с песней. Пришли девяностые — в пацаны подались, чисто конкретно. Настала эпоха стабильности — возглавили концерны и холдинги: новая этика, социальная ответственность, борьба с дискриминацией, вся эта хрень. Вернулись волчьи времена — снова стали волками. А правда всегда одна, Саня: сильный жрет слабых. Ты каким хочешь быть, слабым или сильным?

— Меня вполне устраивает остаться самим собой.

Может, однажды у меня появятся дети; не хочу, чтоб они ехали крышей от ненависти ко мне. Никакие деньги, никакой статус, никакая власть того не стоят. Вслух, конечно, этого не говорю — инстинкт самосохранения бдит.

— Как знаешь, — Рязанцев пожимает плечами. — Насильно мил не будешь. Что же мне с тобой делать, Саня? Денег моих ты не хочешь. В дело со мной войти не хочешь. А в долгу оставаться мне западло. Что мне для тебя сделать, прежде чем отпустить на все четыре стороны?

Собираюсь, как перед прыжком в холодную воду:

— Ты знаешь что-нибудь о свободных от Дара?

Рязанцев несколько долгих секунд смотрит на меня, не мигая, потом с неожиданной для его комплекции легкостью встает из глубокого кресла:

— А поехали. Тут недалеко.

За руль черного Бентли — так вот что у них теперь вместо мерсов — Рязанцев садится сам. Выезжаем в темноту вдвоем. Это слегка успокаивает. Если бы за мой вопрос меня полагалось пристрелить — взял бы своих пацанов.

Рязанцев не выключает дальний свет — проблемы едущих навстречу его не волнуют. Сворачиваем на грунтовку в заросшие высокой травой поля. Напрягаю силу воли, чтобы не лезть с вопросами — так я выдам, что нервничаю.

Едем вдоль мощного кирпичного забора — такой же окружает имение самого Рязанцева. Но здесь ворота распахнуты, створка висит на одной петле. Рязанцев ведет Бентли прямо между створками — ржавое железо скрежещет о бока. Через заброшенный сад подъезжаем к куче обгорелых обломков. В свете фар видно, что от особняка осталось только несколько черных от копоти стен.

— Здесь Безруков жил, — ровным голосом начинает рассказывать Рязанцев. — Серьезный был человек. И у него был сын. С особенными, как тогда говорили, потребностями. Не знаю, то ли аутист, то ли ДЦПшник. За тридцатник парню уже перевалило к Одарению, здоровенный детина, а по уму — все равно что дитя малое. Но беззлобный, не обижал никого, жил себе тихонько — и Бог бы с ним. Какой ему вышел Дар и вышел ли вообще, того никто и понять не мог, а сам он едва говорил. Как был убогим, так и остался. Вот только никакой чужой Дар на него не действовал. Я сам проверял. В первый и последний раз такое встречал: глазами видишь, что перед тобой человек стоит — две руки, две ноги, зенками лупает. А для Дара — пустота, воздействовать не на кого, словно никакого человека и нет.

Рязанцев немного помолчал. Сквозь открытое окно доносился запах застарелой гари. Ветер гудел в обломках труб.

— А потом пацан один у Безрукова с катушек съехал. То ли дури перебрал, то ли белочка накрыла… Залез на крышу и ну по своим палить без разбора. А Дар у того пацана был сильный — невидимость. Так он стреляет, а его никто не видит, чтобы снять. Троих братков подранить успел. Остальные попрятались и стали ждать, пока невидимость кончится. Это час, не меньше. И тогда сын Безрукова… то ли рукой повел, то ли прошептал что-то, врать не буду, сам я там не был… в общем, сделался отъехавший пацанчик видимым, как все люди. Тут его быстро сложили. Но пацаны Дар его хорошо знали, говорили — до срока он даже сам с себя его снять не мог.

— Из-за этого дом сожгли?

— Нет, дом сожгли бетонозаводские, когда Михайловский рынок с Безруковым делили. Тогда же и его самого положили, и всю семью. Ни Дар, ни… свобода от Дара, если это она, от пуль не спасают. Больше не знаю ничего. Мы с тобой в расчете.

Рязанцев резко разворачивает Бентли, и мы едем назад.

Глава 5

Никто не свободен от Дара

Июль 2029 года

От трели офисного телефона я уже почти успел отвыкнуть: после появления Кати перестал наконец быть его рабом. Она переводит на меня только те звонки, по которым не может принять решение сама. С каждым ее рабочим днем таких случаев все меньше.

Принимаю звонок.

— Саша, тут странный заказ какой-то, — сообщает Катя. — Человек просит найти его Дар… Мы вообще беремся за такое?

— Переведи на меня.

Слушаю мелодичную трель. Вряд ли, конечно, на меня вышел свободный от Дара… слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я искал их везде, перерыл интернет, расспросил знакомых — глухо, только туманные слухи.

Одно такое обращение у нас уже было, еще на заре существования агентства, но дальше телефонного разговора дело не пошло. Меня сразу насторожил молодежный сленг звонившего, и я спросил дату его рождения. Оказалось, паренек отметил шестнадцатилетие за три недели до Одарения. Тогда я задал еще несколько анкетных вопросов, среди них — о профессии родителей. Выяснилось, что отец парня — моряк торгового флота. Я свернул разговор, сказав, что мы такими делами не занимаемся. Хотя заказы и деньги были край как нужны, с семейными скандалом я связываться не стал. Мало ли как и почему жена моряка изменила в документах дату рождения ребенка… Что бы ни стояло за Одарением, оно смотрело на фактический возраст, а не в записи ЗАГСа.

Но тут я сразу понимаю, что это другой случай — голос у звонящего вполне взрослый.

— Не знаю, ваш ли это профиль… — мнется он. — После Одарения так много всего навалилось, я даже не сразу понял, что у всех вокруг Дар есть, а у меня — нету. Не знал, к кому и обратиться с этим, все не до того было… Вот увидел ваше объявление, подумал — вдруг вы мой Дар как-то найдете? Я его не то чтобы потерял, но должен же он быть, в самом деле…

— Приезжайте к нам в офис. Это и правда не наш профиль, но если вы действительно этого хотите — поможем.

— Давайте попробуем, хуже-то не будет… Через час нормально?

— Да, жду вас в своем кабинете, комната восемнадцать.

Мог бы просто назвать номер, но чертовски приятно говорить — «в своем кабинете». Три дня назад мы все-таки расширились, только вчера закончили переезд. Фирмочка, занимавшая соседние помещения, закрылась окончательно. Неудивительно — эти шарлатаны предлагали услуги по развитию и усилению Дара. Поначалу многие переигравшие в компьютерные игры задроты верили, что есть какие-то способы прокачаться. Привлекательная для многих идея — достичь результата за счет механического повторения некоего набора действий. Но теперь даже самым упертым эскапистам пришлось осознать, что Дар не прокачивается: какой вышел, такой и вышел. Остального, как и в прежние времена, приходится достигать за счет инициативы, управления рисками и связей. Когда мы только открылись, несколько доверчивых граждан еще надеялись на чудо и таскались к нашим соседям на какие-то тренинги. Но скоро отвалились и они, и фирма прекратила свое жалкое существование.

Теперь у Кати и Нины Львовны есть свое просторное помещение. К нему примыкает кухня — сегодня привез туда свою старую капсульную кофемашину и поручил Нине Львовне закупить печенья. Офис должен быть местом, где находиться приятно — и сотрудникам, и клиентам.

Заглядываю к девочкам проверить, как у них дела. Кто-то уже расставил по комнате растения — горшков семь, не меньше. Удивительно хорошо они стоят… как будто единственно возможным образом, что ли.

Спрашиваю сотрудниц:

— Это кто-то из вас привез? Так скоро?