Литмир - Электронная Библиотека

Она его обманула. Эта… Эта не пойми кто, с женским именем Надежда. «Эх, ты!.. Надя, Наденька, На-дю-ша…»

Он на мгновение выпал из путешествия в прошлое, словно на полном ходу ухнул в дорожную яму, и мысль его плавную, тряхнуло вместе с мозгами, и он очутился в полнейшей пустоте. Но грузовик взревел, выполз, и вместе с ним полилось-покатилось дальнейшее, неспешное размышление человека, шагнувшего за свой полувековой перевал: «Да что говорить? потому что молодой был, верил… Да что уже… вниз несут ноги. С горки. Как ни крути, брат, ты мой лихой…»

И все время прошедшее, не считая лет отданных в счет долга Родине, Василий прожил в этом самом месте, где и появился на белый свет.

Родина его, старинная казачья станица вольготно раскинулась на пологом склоне холма. Ровно напротив других, далеких и крутых, в чью сторону всегда клонилось солнце. Несколько левее, в низине, бывшей когда-то огромной заливной луговиной, а ныне порезанной ножами сельскохозяйственных механизмов, несла позеленевшие воды, самая тихая река в этой огромной стране. Год от года она становилась все тише и тише, пока не превратилась в подобие судоходного канала. Порожденного волей человека и механическими усилиями землечерпальной и прочей техники.

Сток воды в реке регулировали плотины, и давным-давно уже река не выходила из своих берегов. Не заливала пойменные луга. Не оживляла засушливую местность. А потому, от былого рыбного изобилия остались лишь воспоминания у тех, кто его еще помнил. А у тех, кто этого не знал, а, следовательно, помнить не мог, мнения на данный счет никакого не было. Им казалось, что так было всегда.

Приезжие городские рыбаки радовались, когда под звон колокольчика, укрепленного на снасти, на берегу оказывалась не влекомая течением водоросль, а небольшая, с ладошку, серебристая рыбка, со странным названием «гибрид».

Река уже сама превратилась во что-то гибридное, как искусственная елка, и берега ее, словно ядовито-зеленые ветви этого мертвого дерева, были щедро украшены брошенной людьми стеклотарой и пластиком. Будто, и не люди это вовсе, а какие-то мутанты, залетевшие с чужой, уже убитой ими планеты, и на этой они задерживаться тоже не собирались.

– Ну что? Пойдем в хату. – сказал Василий коту. То ли в голове, а то ли у сердца противно ерошилось нахлынувшее. И упорядочить эту коробящую неясность он был не в состоянии.

Василий мучился с похмелья, и, пребывая в этом состоянии, думать и раскладывать все по полочкам, в коробочках, ему было не выносимо. Накатывала глухая обида на все и на всех. В первую очередь, конечно, на свою жизнь. За то, что прежнее, понятное мироустройство, в котором рос и которое знал, перевернулось вверх кувырком, и не было возможности ничего изменить. За то, что не мог почувствовать свою нужность, а значит ответственность перед собой и остальными людьми. За то, что он «их» защищал, а ему за это три тыщи… Вручили, правда, еще две медали, на которые Василий изредка смотрел, не понимая к чему они, и зачем ему эти тусклые металлические кружки. За то, что не было работы и возможности провести газ. Дом был древний, «не плановой», да и стоила подводка к дедовскому «наследству», стоящему на краю станицы, баснословных денег. За то, что весной по цветущему саду ударил мороз, и деревья в этом году остались бесплодными. За то, что в огороде ничего без полива не росло, а колодец во дворе почти пересох из-за падения уровня воды в реке. И, все как-то не так… и все как-то не то…

Жена его, Антонина, ушла около года назад. Тогда Василия в очередной раз понесло, и он, в пьяном угаре из ружья застрелил корову. «Хорошо, хоть ружье не забрали…» – передернуло Василия от нахлынувшего, дурного. Ружье отцовское. Память. Уважили заслуги…

Еще припомнилось, когда его, ошалевшего, еще не пришедшего в себя от этого «дурного», приставучий Генка Храпов, у входа в магазин, спросил пустое, ненужное, – лишь бы поболтать, – о рыбалке. Василий, тогда с бестолковой веселостью в голосе, сам не понимая для чего, принялся Генке заливать:

– Не, Гена, рыбы нема, – и увидев довольные огоньки в его глазах, уверившись окончательно в своем намерении, солидно, с расстановкой, добавил: – Раков я наловил. Ведро. Восемь кило вышло. А. крупные! Я их Егоровой, – он махнул рукой в сторону магазина, хозяйкой которого та являлась, – утром по тыще отдал. Оптом. У нее в городе, по тыщу пятьсот с руками отрывают.

– Ни хрена себе! – только и смог процедить Генка, выпучивая глаза. Огоньки в них вспыхнули завистливыми кострами.

Рыбацкую тему оборвала Галка Храпова, весьма упитанная особа. Она вынесла из магазина объемную сумку, и, по ястребиному зыркнув на мужа, зычно гаркнула:

– Генка! Долго ты там лалакать будешь! Как помочь, так тебя нема! А за столом – так первый…

Генка откинул недокуренную сигарету и бросился на перехват закупленного. И порывисто, даже подобострастно, распахнул багажник изрядно поколесившей бежевой «Нивы». Галя угнездилась в салоне, и машину перекосило в правую сторону. Багажник хлопнул, двигатель зарычал, заскрежетала коробка передач, и Гену с Галей унесло в сторону курочек, уточек, кроликов, поросят, и прочего налаженного быта.

«Вот, корова!» – подумалось тогда Василию, презрительно сплюнувшему. И в сказанное вдруг туго сплелись и Галя, и зря убитое животное, и что-то еще, огромное, мешающее, душившее. От чего хотелось избавиться, как когда-то, с криком, раздирая на груди подаренную тельняшку…

– Ты, поглядь, ездить ищо… – услышал Василий довольный голос деда Стрекалова. Тот, маленький, худощавый, лопоухий, с морщинками в уголках прищуренных глаз, появился незаметно, словно ушастая сова, мягко и неслышно опустившаяся над полем в туманных сумерках.

Игнатия Семеновича, Василий, уважал. Дед дружил с его отцом, умершим, когда Василий служил срочную.

– Добрый день, Семеныч! – пожал узкую старческую ладошку. «Вот! Живет же… а бати – нету, – прошелестело недобрым сквознячком в мыслях Василия. – А-а!» – догнала уже немым криком и навалилась отупляющая безысходность. «Да и как, дружили? – опять подумал Василий об отношениях между людьми. – Работали вместе. Выпивали. Да и все тут…»

– Так ты, Васенька, раков утех руками… или, в раколовку? Так, их вроде, отродясь уже как нема, раков тех. Не помню, когда и ел их… Их, Вася, непременно нужно со старым укропом варить. Слышь, со старым, непременно! – поднял дед Стрекалов ввысь указательный палец. Ему не верилось, что Василий всех раков продал и не оставил для себя. – У меня, как раз, такого укропу – пропасть! – зачастил дед, прищурив один глаз. – Я, Вася, такого самогону нагнал. Во! – поднял он верх большой палец левой руки – А пьется! – лейся песня! – выстрелил он из главного калибра.

Василий посмотрел на тщедушного Стрекалова, внутри у него что-то дернулось, ему на миг показалось, что из глаз его рванут наружу дурные, пьяные слезы. Ему вдруг стало невыносимо. Захотелось повернуться, и что есть мочи побежать. Бежать от них всех. И, рванувшись, на пределе сил, как перед финишем, – рвануть уже от самого себя. Из собственной шкуры.

– Нема, Семеныч, раков. – осипше произнес, откашливаясь. – Шутканул я. Нету. Ни рыбы, ни раков. Даже раком, – уже нету!

Дед понятливо рассыпался мелкодробным хохотком, тряся головой и быстро утирая рот ладонью.

– Так, Васенька, была-б коровка, а бычок – найдется!

– Нету коровки, Семеныч. – махнул Василий рукой. – Померла…

– Да ты шо? Мор, шо ли, какой напал? Она ж у вас справная такая… К коновалу обращался? С каких-таких, померла-то?!

– Пала смертью храбрых. – перебил Василий, особо не касаясь обстоятельств коровьей гибели. – И, Тонька, умотала.

Дед насторожился, и, как гусак вытянул шею, делая удивленное лицо, видимо размышляя, что сказать про такие резкие развороты судьбы.

– Ну, ты в гости заходь, – крикнул он уже в спину уходящему, забывшему, зачем пришел к магазину, Василию. – Заходь! Бабка моя, рада будет!

Василий шел и думал: «Чему она будет рада? Старуха Стрекаловская? всю жизнь прожила в деревне, в колхозе ишачила, да у плетня с соседками трындела, подсолнухи грызя. Вот, и все её радости…»

2
{"b":"910038","o":1}