Диану, попавшую вожатой к нему в отряд, он просто покорил. В нем было все, чего не было в ее сверстниках. Основательность суждений, умение промолчать, когда надо, уважительное отношение к женщинам, чуть старомодная галантность. Даже кольцо на руке не делало его привлекательность меньше, а если говорить честно, даже увеличивало ее.

При встрече с ним, а таких встреч при работе в одном отряде было по сто на день, у Дианы слабели ноги и гулко, как в бочку, бухало в груди сердце. Даже его запах, запах дорогого одеколона, морской соли и разогретой солнцем влажной кожи, действовал на нее, как валерьянка на кошку.

Через неделю таких мучений у Дианы создалось полное впечатление, что она влюблена по уши. Они подолгу беседовали после отбоя в отрядном холле на этаже, и Диана изо всех сил напрягала ноги, чтобы не была видна дрожь в коленях. Ночью она убеждала себя, что все это глупости и ничего особенного в нем нет, а все его рассказы о студенческой вольнице в Харькове отдают пошлятиной и на удивление банальны (что было совершенно верно), а сам он – ничего собой не представляющий преподаватель истории в Чугуевской средней школе. Стареющий (что было в корне не верно) сатир, охотник на молодых доверчивых девственниц.

Но дни шли за днями, а на Диану никто не охотился. И пользоваться ее несуществующей доверчивостью почему-то никто не собирался. Создавшееся положение вещей ее папа бы назвал патовым, а сама Диана называла проще – глупым. Постоянная бессонница измотала ее до крайности, и она все чаще обращалась к помощи рук, чтобы хоть как-то разрядиться, что раньше делала лишь в крайнем случае.

На двадцатый день лагерной смены ее терпению настал конец, и, придумав тысячу причин и крайне убедительных поводов для совершения глупости, она пошла в его комнату, преисполненная, с одной стороны, благородным негодованием на саму себя, а с другой – твердым намерением отдаться.

Случившееся в дальнейшем можно считать счастливым случаем. Или фарсовой ситуацией, смотря с какой стороны на все это поглядеть. Во всяком случае, Костя смеялся до слез над ее рассказом, говоря, что чистота намерений и свежесть чувств оправдывает глупость действий.

Решительно и, естественно, без стука распахнув Сашину дверь, Диана остолбенела от зрелища, открывшегося перед ней. Божественный Саша, великолепный Саша, неотразимый Саша лежал на кровати, озаренный эротичным бело-голубым лунным светом. А на нем, широко раскинув бескрайнюю, как альпийский луг, задницу, восседала воспитательница третьего отряда Виктория Виленовна, вся в многочисленных складочках, похожая на скульптуру китайского божка или – что было ближе к истине – на раскормленного шарпея. Она медленно повернула к Диане свое широкое лицо с невидящими, подкатившимися вверх глазами и неестественно тонким голосом взвизгнула на грани слышимости. Герой из Чугуева с ямочками на щеках просто смотрел на Диану, разинув рот.

Диана сделала полшага назад и, аккуратно закрыв дверь, пошла в свою комнату. Спустя пятнадцать минут она вытерла слезы и хохотала до рези в мышцах живота, а когда разум окончательно восторжествовал, уснула, спокойно и без сновидений.

На следующий день она уже смотрела на своего бывшего кумира другими глазами и благополучно уехала домой, выбросив из памяти двадцать дней непреодолимого влечения, как ребенок выбрасывает скомканный бумажный самолетик. И хотя физиологически она оставалась девушкой, именно тогда, в свете электрической луны, она впервые почувствовала себя женщиной. А осенью 1983 года она повстречала Костю.

– Доброе утро, Диана Сергеевна! – поздоровался Лукьяненко, широко улыбаясь. – Прекрасное место, прекрасный дом!

– Доброе утро, Олег Трофимович! Чем обязана? – Диана стояла в дверном проеме и боролась с желанием здесь же, на пороге, беседу и закончить. Стоявший перед ней человек вызывал у нее идиосинкразию, которую она с трудом скрывала.

– Прошу прощения, я хотел бы переговорить с Константином Николаевичем. Он уже проснулся?

Волкодавы молча стояли за его спиной на нижней ступеньке. Здороваться было ниже их достоинства. Или выше, смотря как поглядеть.

– Муж сегодня улетел в Германию, – сказала Диана, нахмурившись. – Странно, что вы об этом не знаете. Будет в среду вечером.

– Ничего удивительного, Диана Сергеевна. Я сам вернулся из командировки только вчера поздно вечером. Впрочем, это особой роли не играет… А с вами мы могли бы переговорить? Поверьте, разговор у меня очень серьезный.

– Проходите, – Диана отступила в сторону, давая возможность Лукьяненко и его свите пройти. Хорошие манеры таки возобладали. – Хотите чаю?

Марк с Дашкой играли в верхнем холле. Судя по звуку, Дашка разъезжала на своем трехколесном велосипеде, а Марк включил игровую приставку.

– Присаживайтесь.

– Спасибо, Диана Сергеевна. И от чая тоже не откажусь.

– А ваши, – Диана поискала в памяти более или менее приличное слово и с облегчением его нашла, – коллеги?

– Нет, нет, не утруждайте себя. Они сейчас на службе, им не положено.

«Чушь какая, – подумала она, – я же не водку им предлагаю, в самом деле».

Но в ответ только недоуменно пожала плечами.

Чайник был еще горячий. Она достала из буфета вазочку с печеньем, заварила в чашках два пакетика фруктового «пиквика» и, расставив все на сервировочном столе, вкатила его в гостиную.

Лукьяненко сидел в кресле, аккуратно сдвинув колени, похожий на школьника-переростка в гостях у молодой учительницы. Свита, слегка теснясь, расположилась на угловом диванчике у входа в прихожую.

– Слушаю вас, Олег Трофимович, – сказала Диана, пригубив чаю и вновь поставив чашку на блюдечко. – О чем у нас с вами разговор?

– Что ж вы так торопитесь, – он опять улыбнулся и на этот раз посмотрел ей прямо в глаза. – Разговор у нас не очень приятный…

– Тем более, – отрезала Диана. – Это не удовольствие, чтобы его растягивать.

– Ну что ж, – он откинулся в кресле, устраиваясь поудобнее. – Воля ваша. Давайте не растягивать. Дело в том, Диана Сергеевна, что вам, вашим детям и вашему мужу, глубокоуважаемому Константину Николаевичу, в случае неудачного стечения обстоятельств не пережить следующие сорок восемь часов.

В первый момент Диана обомлела, но потом, вспомнив Костины слова об игре в солдатики, засмеялась, правда, не очень весело.

– Что за шутки, Олег Трофимович, вы отдаете себе отчет…

– Вполне, Диана Сергеевна, вполне… Позвольте уверить вас, что я вовсе не шучу…

– Вы что, раскрыли заговор? – Диана не смогла скрыть иронию и через секунду пожалела об этом, так яростно сверкнули ей навстречу его глаза.

– Может быть… Я совершенно уверен в том, что если вы и ваш муж в течение следующих суток не выполните требования одного человека, то вся ваша семья умрет. И не самой лучшей смертью.

– Послушайте, Лукьяненко, – терпение Дианы лопнуло. Шут гороховый. Отнюдь… Позвольте уверить. Дрянь какая…

– Нет, теперь уж вы послушайте меня, Диана Сергеевна. Вы действительно недооцениваете опасность. Я совершенно уверен в том, что этот человек сделает то, о чем я вам сказал. Совершенно уверен…

– И что дает вам эту уверенность?

Он рассмеялся и провел рукой по «ежику» на голове.

«Как же он все-таки похож на мышь, – подумала Диана, – на коротко стриженную мелкозубую мышь. Крупную, злую и опасную. От которой надо держаться подальше».

И, словно прочитав ее мысли, Лукьяненко чуть подался вперед, приблизившись настолько, насколько позволял сервировочный столик, стоявший между ними, и сказал, расплываясь в довольной улыбке:

– Уверенность мне дает то, что этот человек – я.

При первой встрече Костя на нее особого впечатления не произвел. Действительно, эффектным комсорга университета было назвать трудно. И рост средний, и одет без претензий. Правда, взгляд у него был необычный – очень острый, если не сказать пронзительный. Чрезвычайно живые карие глаза с ироничными искорками в глубине. Слишком умный взгляд для аппаратчика.