– Что я сделал? Дал им желанное счастье: они не состарятся и не умрут, – ответил он, смеясь.

Затем, намочив в ужасной влаге кусок хлеба, он дал его съесть двум охотничьим собакам, лежавшим под столом.

Когда час спустя мы уезжали, двое слуг, которые нас провожали и не получили рокового угощения, сочли своих господ мертвецки пьяными. Нарайяна подтвердил их догадку и приказал им не беспокоить хозяев, пока они не проснутся сами.

Сто восемьдесят лет спустя проезжали мы по тому же пути и Нарайяна, вспомнив про этот эпизод, объявил, что хочет посетить

замок. Я категорически отказалась сопровождать его и осталась в ближайшей гостинице, а он поехал.

Нарайяна вернулся на следующий день и весело рассказывал, что в замке его приняли сначала за дьявола; слуга, прислуживавший тогда за столом, бросился лицом на землю и стал призывать себе на помощь всех святых рая.

Смертельно бледный рыцарь грозил ему крестом, который носил на шее, а жена кропила его святой водой. Но Нарайяна сам осенил себя крестным знамением и объявил, что он истинный христианин, не боится ни креста, ни святой воды, и что его крайне удивляет подобный прием.

– Если вы не дьявол и не антихрист, – грустно сказал рыцарь, – то, может быть, вы обитатель неба и пришли освободить нас, так как ваше посещение вызвало очень странные последствия, тяжелые для нас, которые заставляют опасаться за спасение наших душ.

Затем рыцарь рассказал, что ни он, ни его жена не стареют и не умирают, хотя ему в настоящую минуту уже двести пятнадцать лет, а ей двести шесть. Еще более странно, что они продолжают иметь детей, которые растут и умирают, как и все, тогда как трое первых остаются в том же положении и не выросли ни на волос. Двое слуг и даже две охотничьи собаки все еще живы. Все это – обстоятельства, неслыханные в летописях мира, которые обратили уже на них внимание духовенства.

– Было уже произведено следствие, и нас обвиняли в сношениях с дьяволом. Народ избегает и проклинает нас. Недавно мою жену грозили сжечь, как колдунью, и поджечь наш замок. Что тогда будет с нами? И без этого времена так изменились, что почти невозможно жить, – закончил бедный рыцарь, заливаясь слезами.

Я указала Нарайяне все неудобства, какие произойдут, если предоставить этих людей общественному любопытству, и он согласился, что необходимо, чтобы они скрылись, так как посвятить их в тайну отняло бы слишком много времени, и, кроме того, на них было уже обратно общее внимание.

На следующий день Нарайяна вернулся в замок и убедил невольных бессмертных, что он откроет им тайну их необыкновенного приключения.

Приближается кончина мира, – сказал он. – Для борьбы с антихристом Господь избирает людей благочестивых и добрых, которых Он освободил от смерти. Эти люди составят воинство Господа, а потом будут взяты живыми на небо, как Энох и Илия.

Затем прибавил, что сам он, Нарайяна, принадлежит к числу избранных и явился за ними, чтобы вместе совершить паломничество в Иерусалим.

Смущенные, но счастливые, эти люди согласились. Несколько дней спустя они уехали с нами, Нарайяна поджег замок. Только вместо Иерусалима их отвезли в Индию.

– И они до сих пор живут там? – спросил Супрамати.

– Двое детей – да; все же остальные умерли…

– Как так?

– Да! Их тщетно старались посвятить в таинства. Слишком мало развитой ум их не был способен ни к какому изучению, и они чувствовали себя такими несчастными, и находились все время в таком отчаянии, что занимавшийся с ними маг нашел необходимым вернуть их в загробный мир, при помощи средства, аналогичного тому, к которому прибег Нарайяна. Из этого примера ты видишь, мой дорогой, как опасно давать бесконечную жизнь тому, кто не может воспользоваться ею для собственного совершенствования. Поэтому ты можешь только поздравить себя с тем, что устоял перед искушением сделать бессмертным виконта.

– Все это так, и я отлично понимаю, что смерть – это милосердный закон. А между тем человек всегда чувствует сильное горе, когда близкое или даже только знакомое существо переходит в загробный мир.

– А это очень естественно, – заметила с улыбкой Нара. – Жизненный флюид, распространенный в мире и заключенный в каждом атоме, в виде общего и присущего каждой твари влечения, образует прочную цепь. Поэтому, когда какое-нибудь существо отрывается от этой цепи, то те, кого соединяло это влечение, чувствуют пустоту, и причиняемое разрывом этой флюидической цепи горе бывает очень жестоко. Узы, создаваемые этим жизненным током, так могущественны, что даже вещи, долго служившие человеку, пропитываются им и делаются ему дорогими. Поэтому-то и бывает так трудно расстаться со старой мебелью, к которой привык, с квартирой, где долго жил, и прочим.

Несколько дней спустя Пэнсон явился сказать, что виконт скончался, и Супрамати объявил при случае певцу, что скоро уезжает в Индию, и на память подарил ему весьма солидную сумму на приданое его внучке.

И действительно, пребывание в Париже мало интересовало и даже тяготило Супрамати. У него был совсем иной характер, чем у Нарайяны, которым всегда овладевала рассеянная жизнь, несмотря на его занятия и уединение, к которому он иногда прибегал. Это происходило потому, что Нарайяна никогда не очищался. Материя всегда властвовала над ним и увлекала его на разные беспутства.

Супрамати же, по природе трезвый, чистый и серьезный, в течение лет, употребленных на первое посвящение, окончательно избавился от «ветхого человека». Приобретенное им оккультное могущество не служило ему забавой, и он не окружал себя ореолом кудесника, чтобы дивить и пугать праздную толпу. Напротив, он смотрел на свою власть как на первую ступень громадной лестницы знания, по которой ему предстояло подниматься. Все мысли его были заняты будущим, не давая ему много интересоваться настоящим.

Супрамати окончательно привык к уединению, упорной работе и сношениям с потусторонним миром. Иногда, когда он сидел, склонившись над астрологическим манускриптом и затруднялся разрешить какую-нибудь сложную проблему, он чувствовал чье-то легкое к себе прикосновение и теплое или холодное веяние. Тогда около него появлялись или воздушная и сияющая фигура, или плотная и темная; но Супрамати уже не боялся этих гостей пространства, а относился к ним или благосклонно, или с почтением, смотря по тому, чего они заслуживали, но с благодарностью принимал их поучения.

Не раз в его уединенной лаборатории появлялись Эбн-Ари или какой-нибудь другой могущественный демон и, склонившись над столом, чертили какой-нибудь неизвестный ему знак и объясняли его могущество.

Понятно, что при таком характере и при таком направлении ума Супрамати скучал и чувствовал себя чужим в легкомысленной и тупой толпе, среди которой жил.

Кроме того, самый «свет», куда он снова вступил, сильно изменился и коробил его неизменные идеи и убеждения. Ему было противно направление торгашества, которое заполонило все, сравняв все общественные положения, но нисколько не уравняв имущественного неравенства.

Еще больше коробил его религиозный хаос и множество сект, которые враждовали между собой; а вне их всякий имел свою собственную религию, каждый объяснял по-своему тайны жизни, искал наиболее удобное решение занимавших его вопросов, проповедовал различные парадоксы и, в сущности, ни во что не верил.

Не менее противен был ему и всеобщий цинизм, который женщины выставляли еще наглее мужчин. Всякая забота о сохранении хотя бы внешнего приличия, всякое чувство стыда, собственного достоинства и долга окончательно, казалось, были отброшены. На что сорок лет тому назад смотрели как на постыдное и унизительное, то приобрело теперь право гражданства. Никто не стеснялся жить, как ему нравилось, и никому до того не было дела. Было бы только золото, тогда можно было самому создавать законы, а не подчиняться им.

Понятно, что при подобных условиях «семья» – в прежнем смысле – почти что перестала существовать; статистика констатировала факт уменьшения населения в действительно ужасающей пропорции.