Каждый из видов публичной власти обладает своим качественным ресурсом: государственная – легальным насилием, духовная – воздействием на умы, экономическая – деньгами. А в терминологии Элвина Тоффлера – «силой, знанием, богатством»[26].
Система власти современных западных обществ как раз основана на господстве экономической власти, прежде всего, её финансовой составляющей. Именно экономическая власть подчинила остальные ветви социальной власти: и государственную, и духовную.
Хотя так было не всегда, в разные периоды истории на место верховной выдвигались представители разных ветвей. Вспомним теорию «двух мечей». Долгое время католическая церковь оспаривала первенство у королей.
Были периоды, когда духовная власть подчиняла себе государственную и экономическую. Хрестоматийный пример – путешествие Генриха IV в Каноссу в XI веке. Но и спустя восемь веков, в середине XIX века швейцарский кантон Люцерн направил свою конституцию на утверждение Папе. Бывало и наоборот: цезарепапизм, или отмена Петром Первым патриаршества в России, или огосударствление английской церкви Генрихом VIII.
Переход из Средних веков в Новое время (от аграрного общества к индустриальному) ознаменовался победой экономической власти над государственной: место королей и феодальной аристократии заняла буржуазия.
А уже в XX веке в некоторых странах нарождавшаяся экономическая власть была полностью подавлена государственной, точнее политической, в лице единственной партии. Произошло огосударствление экономики, в чём, собственно, и состоял смысл социалистических революций, и что составляло главную черту организации власти при коммунистических режимах. А в конце ХХ века крах социалистической системы означал, по сути, победу денег над государством.
Притом, что между различными ветвями (отдельными представителями) ведётся борьба за обладание публичной властью, она едина, представляет собой высшую точку, где сходятся нервы всей социальной системы. Именно публичная власть как верховная обеспечивает единство различных ветвей при их видимом разделении и независимости.
Обеспечение единства власти предполагает наличие её единого центра, который координирует функционирование её различных ветвей. Более того, без такого единого центра функционирование общества как системы, само его существование было бы невозможным. Поддержание параметров социальной системы требует сознательных волевых усилий. Стихийная игра общественных сил эти параметры скорее разрушает, чем поддерживает.
Параметры невозможно поддерживать без единого центра. В любой системе есть центр. Основоположник теории систем Александр Богданов в своей работе «Тектология» сформулировал принцип «моноцентризма», который фиксирует, что «устойчивая система характеризуется одним центром, а если она сложная, цепная, то у неё есть один высший, общий центр»[27].
Этот принцип обеспечивает непротиворечивость управленческих команд. Если существуют несколько центров управления в системе, то объект управления будет получать разные команды, и в конечном счёте наступит дезорганизация и разрушение целостности системы. М.В. Локтионов разъясняет суть этого принципа: «Полицентрические системы могут характеризоваться дисфункцией координационных процессов, дезорганизованностью, определённой неустойчивостью и т. д. Такого рода эффекты формируются в случае наложения одних координационных процессов на другие, что обуславливается утратой целостности»[28].
Сторонники синергетических концепций могут возразить, что существуют системы, в которых упорядоченность поддерживается без единого центра управления. Не оспаривая, в принципе, существования таких систем, замечу, что я веду речь о таких социальных системах, в которых присутствует целенаправленное управляющее воздействие. Не думаю, что кто-либо будет возражать, что в таких системах центр управленческих команд должен быть един. Если ещё можно говорить о применении синергетического метода для некоторых социальных систем, то применительно к государственно организованным обществам этот метод выглядит весьма сомнительным. Известный исследователь социальных систем с точки зрения синергетики Дари Цырендоржиева обращает внимание на роль не только самоорганизации, но и организации в развитии социальных систем. Она справедливо пишет, что «исключительной особенностью социальных систем является то, что в них самоорганизация дополняется организацией…»[29].
Существование единого центра публичной (социальной) власти является проблемой только для западных демократий. В других моделях власти такие центры очевидны и институционализированы. Апологеты же англосаксонской модели отсутствие видимого для общества центра социальной власти выдают за вершину плюрализма и считают его главным доказательством демократичности. Но именно в этой модели публичная власть является, простите за каламбур, максимально непубличной. И это существенным образом затрудняет не только исследование, но и само доказывание наличия такого центра. Хотя существование таких центров признаётся политологической наукой. Халипов в работе «Кратология власти» пишет: «Скрытый центр власти – реальный, но не проявляющий себя центр, где сосредотачивается реальная власть и предрешаются её ключевые вопросы»[30].
Достоверность любого исследования определяется его методом. Самый достоверный – непосредственное наблюдение и последующее описание. Но в нашем случае объект исследования тщательно скрыт. Доступны три метода его обнаружения и изучения: свидетельства тех, кто знает об объекте по роду деятельности; наблюдаемые проявления его функционирования; и, наконец, логика.
Поиск такого центра в современных западных обществах в чём-то схож с поисками новых элементов в периодической системе Менделеева: их существование учёные сначала предсказывают по характерным признакам, а потом обнаруживают экспериментальным путём. С точки зрения логики отрицать наличие центра публичной власти в англосаксонских обществах весьма сложно. Ведь что получается: такие центры есть во всех физических, химических, биологических, социальных системах, а в англосаксонской его нет?! Более сложной задачей представляется исследование проявлений этого центра.
Известно высказывание Дэвида Истона о политической системе как «чёрном ящике», но действительный «чёрный ящик» – это организация верховной власти у современных англосаксов. Работу и механизм политической системы мы всё-таки можем наблюдать публично. Как принимаются решения верховной власти в США и Великобритании, не знает никто, кроме узкой группы посвящённых: «procul este profane».
Внутрь центра власти проникнуть невозможно, судить о его работе можно только «по ушам и хвосту». Неслучайно известный американский политолог Стивен Льюкс советует при исследовании власти: «учитывать те её аспекты, которые менее всего поддаются наблюдению, ибо власть, без сомнения, тем эффективнее, чем менее она заметна»[31].
Наличие единого центра власти в современном обществе, особенно в западных демократиях, часто отрицается. Активно пропагандируются идеи дисперсии власти, безграничного плюрализма, «полиархии». Утверждается, что важнейшие для общества решения оказываются результатом хаотичной борьбы различных сил. Особенно активно это разрабатывается американскими социологами и политологами, например, Далем и Риксеном. На первый взгляд, они могут оказаться правы. Поскольку реальный центр власти в тех же Штатах, как, впрочем, и в Великобритании, тщательно скрывается от общества. Однако эти покровы в течение последних десятилетий успешно срывают не менее известные и более убедительные в своих доводах Домхофф, Дай и другие. Они показали реальные механизмы влияния узкой группы людей, находящихся на вершине социальной власти, на законодательную, судебную, медийную и другие ветви социальной власти. Эти люди имеют свои think tanks, которые заняты стратегическим целеполаганием, мониторингом развития страны и мира, оценкой угроз.
