Кто-то за кадром кричит:

— Делайте, как говорит полиция.

Щербатый кивает так, будто у него сломалась шея.

— Давай, Мими. Отцепляйся. Давай.

Его криком перебивает седоволосая женщина.

— Мы договорились вместе сидеть до конца.

— Вы нарушаете закон, и ваши действия причиняют вред обществу, — отвечает шериф. — Пожалуйста, освободите помещение. У вас шестьдесят секунд.

Шестьдесят секунд проходят в том же замешательстве.

— Я снова призываю вас отцепиться, вынуть руки из труб и уйти с миром.

— Я получил Крест Военно-воздушных сил за то, что был сбит, защищая нашу страну.

— Я отдал приказ разойтись пять минут назад. Вас предупредили о последствиях, и вы их приняли.

— Я не принимаю!

— Теперь мы применим перцовый газ и другие химические реагенты, чтобы вы освободили руки из металлических труб. Мы будем их применять, пока вы не согласитесь освободиться. Вы готовы освободиться и избежать газа?

ДУГЛАС НАКЛОНЯЕТСЯ ТО ТУДА, ТО СЮДА. Не видно. Между ними столб, а кольцо сходит с ума. Он зовет ее по имени — и вот она, наклонилась со своим испуганным взглядом навстречу ему. Он кричит то, что она не слышит в шуме. Они встречаются глазами на крошечную вечность. Он с силой направляет в этот узкий канал десяток призывов. «Ты не обязана. Для меня ты важней всех лесов, которые может убить эта компания».

Ее взгляд еще гуще от посланий, и все сводятся к твердейшему зернышку: «Дуглас. Дуглас. Что они делают?»

ОНИ НАЧИНАЮТ С БЛИЖАЙШЕГО К ШЕРИФУ ТЕЛА — женщина лет сорока, толстая, волосы со светлыми кончиками и очки по прошлогодней моде. Сзади к ней подходит полицейский с одноразовым стаканчиком в одной руке и ватной палочкой — в другой. Голос шерифа спокоен.

— Не сопротивляйтесь. Любые угрозы будут расцениваться как нападение на полицейского, а это является преступлением.

— Мы прикованы! Мы прикованы!

К первому с палочкой и стаканчиком подходит второй коп. Он удерживает женщину и закидывает ей голову. Она выпаливает:

— Я преподаю биологию в средней школе имени Джефферсона. Я отдала двадцать лет жизни, чтобы…

За кадром кричат:

— Сейчас тебя поучат!

— Освободитесь из трубы, — говорит шериф.

Учительница задерживает дыхание. Крики. Полицейский опускает ватную палочку ей на правый глаз. С трудом старается наложить побольше на левый. Химикаты скапливаются под веком, сбегают по щеке. Учительница издает звериные стоны. Они все громче, пока она уже не кричит. Кто-то просит:

— Прекратите! Немедленно!

— У нас есть вода для глаз. Освободитесь — и вы ее получите. Вы освободитесь? — Полицейский снова закидывает ее голову, второй с палочкой размазывает перцовую жидкость по глазам и носу. — Освободитесь — и мы промоем лицо холодной водой.

— Вы ее убиваете! Ей нужен врач! — кричит кто-то.

Полицейский с палочкой дает знак помощнику.

— Дальше брызнем «мейсом». Будет намного хуже.

Учительница уже не кричит, а блеет. Ей слишком больно, она даже не может освободиться. Руки не находят карабин. Двое слуг общества следуют по часовой стрелке к следующему в круге — мускулистому мужчине тридцати лет, который сам больше похож на дровосека, чем на любителя сов. Он пригибается и с силой зажмуривается.

— Сэр? Вы освободитесь?

Его широкие сильные плечи пытаются поежиться, но «черные мишки» на обеих руках не дают их свести. Полицейский с трудом загибает ему голову назад. Сила на стороне полиции, и, когда подходит третий коп, шея протестующего выгибается. Открыть глаза так просто не удается. Они водят палочкой по щелкам век, зафиксировав большую голову. Концентрированный перец стекает большими каплями. Одна попадает в нос, мужчина начинает задыхаться. Камера рассекает вестибюль. Задерживается на окне, где снаружи скандируют протестующие, не представляя, что творится внутри. Захлебывающиеся звуки перекрывает полицейский.

— Вы освободитесь? Сэр? Сэр. Вы меня слышите? Вы готовы освободиться?

— У вас совесть-то есть? — кричит кто-то.

— Сразу из бутылки! Лейте им в глаза! — заливается кто-то.

— Это пытки. В Америке!

Камера мутнеет. Болтается, как взгляд пьяницы.

КОГДА КОПЫ ИСЧЕЗАЮТ ЗА КОЛОННОЙ, из Дугласа слова льются рекой.

— У нее астма. Ее нельзя перцовым газом, чуваки. Ради бога, вы же ее убьете.

Он с силой гнется направо, наперекор «черным мишкам». Видит, как полицейские встает от нее по бокам, человек в форме наклоняется со спины и любовно обнимает Мими за голову. Изнасилование в глаза тремя мужиками.

— Мэм, просто освободите руки — и можете быть свободны. Страдать необязательно, — говорит шериф. Женщину возле Мими рвет.

Дуглас кричит ее имя. Полицейский с палочкой берет ее одной рукой за затылок.

— Мисс? Вы хотите освободиться?

— Пожалуйста, не делайте мне больно. Я не хочу.

— Тогда просто освободитесь.

Дуглас чуть не ломается пополам. «Уходи!» Глаза Мими сталкиваются с его. Они безумно полыхают, ноздри раздуваются, как у кролика в силке. Он не понимает взгляда, какого-то предсказания. Ее глаза говорят: «Что бы ни случилось, помни, чего я добивалась». Полицейский закидывает ее красивое лицо. Ее горло раскрывается в клокочущем агх-х-х…

И тут он вспоминает. Он-то может двигаться. Так просто: Дуглас возится с карабинами, приковывающими запястья к кольцам «черных мишек», — и он свободен. Вскакивает, завывая:

— Назад!

Не то чтобы все замедляется. Просто его мозг ускоряется. У него есть все минуты на свете, чтобы несколько раз подумать: «Нападение на полицейского. Уголовное преступление. От десяти до двенадцати лет тюремного заключения». Но коп сбивает его на пол раньше, чем Дугги успевает замахнуться. Раньше, чем кто-нибудь успел бы крикнуть «Дерево I».

Той ночью потрясенный оператор делает копию пленки и сдает ее прессе.

ДЕННИС ПРИНОСИТ ТЫКВЕННЫЙ СУП-ПЮРЕ в хижину Патриции на обед.

— Патти? Даже не знаю, стоит ли об этом говорить.

Она тыкается лбом ему в плечо.

— Уже поздно сомневаться, нет?

— Запрет не продержится. Уже закончился.

Она отстраняется и мрачнеет.

— Что это значит?

— Вчера по телевизору сказали. Еще одно судебное решение. Лесная служба освобождена от временной приостановки, принятой на твоем слушании.

— Освобождена.

— Они готовы одобрить новый план лесозаготовки. По всему штату сходят с ума. В головном офисе лесозаготовительной компании провели демонстрацию. Полиция заливала людям химикаты в глаза.

— Что? Ден, не может быть.

— Показывали видео. Я не смог смотреть.

— Точно? Здесь?

— Я сам видел.

— Но ты же сказал, что не смог смотреть.

— Я видел.

Его тон — как пощечина. Кажется, они ссорятся — хотя оба не умеют. Деннис тоже смущенно опускает голову. Плохой песик; больше так не будет. Она берет его за руку. Они сидят над пустыми мисками, глядя в узкий просвет в роще болиголова. Вспоминаются вопросы, которые задавал на слушаниях судья. Какой толк от природы? Какая разница, когда право на неограниченное развитие превратит все леса в геометрические доказательства? Дует ветер, болиголов машет своими перистыми побегами. Какой изящный профиль, какое элегантное дерево. Ему стыдно за людей, стыдно за эффективность, запреты. Серая кора, ветки — сочно-зеленые; иголки — плоские вдоль стеблей, смотрят вовне. Характер развития спокойный, даже философский в своей безмятежности. Шишки — маленькие — что бубенчики на санях, довольные своей вечной тишиной.

Это Патриция нарушает тишину, как раз когда накатывает спокойствие.

— В глаза!

— Перцовый газ. Ватными палочками. Так выглядело, будто… это не наша страна.

— Люди прекрасны.

Он поворачивается к ней в ужасе. Но он — человек веры, и потому ждет, удосужится ли она объяснить свои слова. И да, думает она. Набирается упрямства от этой мысли. «Да: прекрасны». И обречены. Поэтому она никогда и не могла жить среди них.