ДЕННИС ПРИЕЗЖАЕТ В ПОЛДЕНЬ, надежный, как часы, привозит лазанью с брокколи и миндалем — его очередной обеденный шедевр. Патриция думает, — и эта мысль приходит ей в голову несколько раз за неделю, — как же ей повезло прожить эти немногие благословленные годы замужем за единственным мужчиной на Земле, что не мешает проводить большую часть жизни в одиночестве. Согласный, терпеливый, добродушный Деннис. Защищает ее творчество и так мало просит взамен. В глубине своей ремесленнической души он и так знает, насколько немногим вещам мера человек. И он великодушный и неунывающий, как сорняки.

Обедая на пире, сотворенном Деннисом, Патриция зачитывает ему сегодняшнюю часть о Старом Тикко. Он слушает в изумлении, как иной счастливый ребенок слушает греческие мифы. Она заканчивает. Он хлопает.

— О, детка. Просто замечательно. — В глубине своей неискушенной зеленой души ей нравится быть самой старой в мире деткой. — Жаль тебе говорить, но, кажется, ты закончила.

Страшно, но он прав. Она вздыхает и смотрит в окно кухни, где три вороны вынашивают сложные планы вторжения в ее бак с компостом.

— И что мне делать теперь?

Его смех такой душевный, словно она шутит.

— Напечатаешь, мы пошлем издателям. С опозданием на четыре месяца.

— Я не могу.

— Почему?

— Все не так. Начиная с названия.

— Чем тебе не нравится «Как деревья спасут мир»? Деревья не спасут мир?

— Уверена, что спасут. Когда мир скинет нас с шеи.

Он посмеивается и собирает грязную посуду. Отвезет ее домой, где глубокие раковины, дуршлаги и горячая вода. Смотрит на нее с другого конца кухни.

— Ну назови «Спасение леса». Тогда не придется объяснять, кто кого спасает.

— Как же я тебя люблю.

— А кто-то говорит, что нет? Слушай. Детка. Это же чистое удовольствие. Рассказывать людям о величайшей радости в твоей жизни.

— Знаешь, Ден. В последний раз, когда я оказалась в центре всеобщего внимания, дела повили так себе.

Он решительно машет рукой.

— Да это было-то в другой жизни.

— Свора. Они не хотели меня опровергнуть. Они хотели крови!

— Ноты реабилитировалась. Не раз и не два.

Ей хочется рассказать ему о том, о чем она не рассказывала никогда: травма тех дней была столь велика, что она устроила себе смертельный лесной пир. Но Патриция не может. Слишком стыдно за ту давно скончавшуюся девчушку. Сейчас ей даже не верится, что она вообще могла думать о таком пути. Сейчас все кажется театром. Игрой. И потому она скрывает то единственное, в чем ему никогда не признавалась: как поднесла ко рту вилку с ядовитыми грибами.

— Детка. Ты нынче практически пророчица.

— А еще я провела кучу лет парией. Пророчицей быть веселее.

Она помогает ему донести до машины грязную посуду. — Люблю тебя, Ден.

— Пожалуйста, хватит так говорить. Ты меня пугаешь.

ПАТРИЦИЯ НАБИВАЕТ ЧЕРНОВИК. Подрезает пару слов и прививает пару фраз. Теперь есть глава «Щедрые деревья» о ее любимых пихтах Дугласа и их подземном государстве общественного благополучия. Она охватывает леса всей страны, от хлопковых тополей, что за десятилетие превышают полсотни футов, до остистых сосен, что медленно умирают пять тысяч лет. Потом — почта, где все тревоги испаряются в тот же миг, как она покупает марки и отправляет рукопись на другое побережье.

ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ в ее кабинете звенит телефон. Она ненавидит телефоны. Шизофрения на проводе. Шепот незримых голосов издалека. Теперь ей не звонят, если только по неприятному поводу. Это ее редактор, с которым она никогда не встречалась, из Нью-Йорка, которого она никогда не видела.

— Патриция? Твоя книга. Только что дочитал.

Патриция морщится в ожидании топора.

— Невероятно. Кто бы мог подумать, что деревья умеют столько всего?

— Ну. Несколько сотен миллионов лет эволюции как-никак расширяют репертуар.

— Они у тебя оживают.

— Вообще-то они и так живые.

Но сама вспоминает книгу, которую ей в четырнадцать дал отец. Осознает, что обязана посвятить свой текст отцу. И мужу. И всем, кто со временем обретет формы новые.

— Пэтти, ты не поверишь, что я благодаря тебе увидел между остановкой метро и офисом. Глава про щедрые деревья? Взрыв мозга. Мы тебе еще мало заплатили.

— Вы заплатили больше, чем я заработала за последние пять лет.

— Ты столько заработаешь за два месяца.

Заработать бы свое одиночество, анонимность, которых, чувствует Патриция — так же, как деревья издали чувствуют нападение насекомых, — она теперь будет лишена навсегда.

«Господство» выходит — и пути назад нет. Через два месяца после релиза в Северной Америке президент, руководитель компании и держатель контрольного пакета «Семпервиренс» включает его на своей рабочей лошадке, в квартире, находящейся над новеньким и блестящим головным офисом компании, у подножия холмов на Пейдж-Милл-роуд. Сплошь красное дерево и стекло — песочница причудливых, медитативных пространств. Непрямые углы окружают открытые атриумы, засаженные гигантскими пиниями. Работа в своей кабинке — как поход в национальном парке.

Приют Нилая укрыт высоко над ульем. Единственный путь к нему — на личном лифте, спрятанном за пожарной лестницей. Посреди тайного убежища стоит сложная больничная койка. Нилай ею уже почти не пользуется. Сорок минут, чтобы подняться или вернуться; в эти дни лечь в нее все равно что в гроб. Времени нет. Он спит в кресле, редко когда больше сорока минут за раз. Идеи мучают его, как фурии. Планы и прорывы для незаконченного мира без жалости гонят его по галактике.

Он сидит перед огромным экраном на рабочей поверхности — такой высокой, чтобы пододвинуть кресло под нее. Панорамное стекло за экраном являет вершину горы Белло. Этим видом и звездными пейзажами, сияющими в ночное окно на потолке, и ограничиваются заграничные путешествия Нилая. Сейчас его вылазки — как сегодняшняя: экспедиции по побережьям континентов, что начинаются окутанными туманом и оборачиваются открытиями. Он разработал основы игры, написал немалую часть кода и месяцами прорабатывал возможные пути. «Господство» больше не должно бы его удивлять; и все же не перестает ускорять пульс. Щелчок мыши, пара клавиш — и он вновь лицом к лицу с девственным континентом.

На самом деле игра ничтожна. Двумерна — ни запаха, ни осязания, ни вкуса, ни чувства. Маленькая и зернистая, а мировая модель проста, как в Бытии. И все же стоит ее включить, как она вгрызается в ствол мозга. Карты, климаты и рассеянные ресурсы каждый раз разные. Его противниками могут быть Конкистадоры, или Зодчие, или Технократы, Природопоклонники, Скупцы, Гуманитарии, или Радикальные Утописты. Ничего подобного этому месту еще не существовало. И все же там он как дома. Его разум дожидался такой игровой площадки с тех пор, как он упал с предательского дерева.

Сегодня он решает быть Мудрецом. По модемным бордам всего мира расходится слух о нечестной победной стратегии, которую игроки зовут Просвещением. Лидеры рейтингов требуют запретить этот подход. Но даже Мудрецом он обязан накопить достаточно угля, золота, руды, камня, древесины, еды, чести и славы, чтобы заплатить за рост своего населения. Обязан исследовать неведомые земли, прокладывать торговые маршруты и разграблять соседние поселения, пробираясь по ветвящимся деревьям Культуры, Ремесла, Экономики и Технологии. В игре представлены почти такие же серьезные выборы, как в Реальной Жизни — или, как привык называть ее персонал, слегка презрительно: РЛ. Этим утром графика выглядит утловатей в сравнении с «Господством 2», что уже в разработке. Но графика для Нилая никогда не играла роли. Видима только заплатка на месте истинного желания. Все, что нужно ему и полумиллиону других игроков «Господства», — простое и бесконечное превращение в вечно растущем царстве.