Иван взялся доставить письмо не позже, как через неделю.

— Смотри, не попадись, — предупредил его Спиридов.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся тот, — не попа дался до сих пор, так теперь и подавно не поймают.

Однажды, в начале февраля, Петюня проснулся чрезвычайно встревоженный. Глаза его были заплаканы, и по лицу текли крупные капли слез.

Увидев его в таком состояния, старик Арбузов чрезвычайно встревожился и принялся расспрашивать о причине его огорчения.

— Я и сам не знаю, дедушка, — отвечал уныло мальчик, — сон мне страшный приснился. Вижу я, зверь какой-то огромный да страшный прибежал, схватил меня и потащил. Я давай кричать, а он ухватил меня за горло зубами и давай грызть… А ты, дедушка, тоже тут, а только ничем помочь мне не можешь, потому на цепи сидишь. Махаешь руками, плачешь, а оборонить меня от зверя тебе никаким образом нельзя. Дедушка, — добавил мальчик, — страшный этот сон не к добру, чует мое сердце, что не к добру.

— И, полно, голубчик, постарался утешить Петюню старик Арбузов, — напротив, слезы во сне — это к радости. Может, Бог даст, генерал за нас вступится, Каина то нашего урезонит, чтобы он, значит, денег прислал и нас отсюда вызволил.

— Нет, дедушка, не к тому этот сон, помяни мои слова. Недаром сердце ноет, а сердце — вещун, чует оно беду неминуемую.

В голосе мальчика было столько безнадежной тоски, что, слушая его, даже у Спиридова защемило сердце, а бедный старик Арбузов совершенно растерялся и только вздыхал и крестился, повторяя скороговоркой слова приходивших ему на память молитв.

До полудня, однако, ничего не случилось.

Тем не менее состояние духа мальчика нисколько не изменилось к лучшему. Он по-прежнему сидел нахохлившись и то и дело испуганно поглядывал на Тверь, точно ожидая оттуда себе беды.

Его тревога сообщилась дедушке и Спиридову, которые так же, как и Петюня, сидели в тревожном ожидании чего-то ужасного, что должно было неизбежно случиться именно сегодня.

Вдруг дверь отворилась, и в сопровождении сторожей, нескольких мюридов, Ташав Хаджи и Агамал-бека неторопливой походкой вошел тот самый перс, который приезжал за купцом-армянином.

Увидев его, Петюня затрепетал всем телом и бросился к дедушке.

— Дедушка, вот он, зверь то мой! — завопил он не своим голосом. — Боюсь! боюсь! Не отдавай меня, дедушка, милый, хороший, не отдавай!

Арбузов помертвел весь и, широко открыв глаза, с ужасом уставился на перса.

Воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только отчаянными, душу раздирающими воплями мальчика.

Войдя в туснак-хан, старый перс, Ташав-Хаджи и Агамал-бек прямо направились к Петюне. Увидя их подле себя, мальчик сразу затих и спрятал голову в колени дедушки, только крепче прижался к ним, не смея повернуть головы. Перс что-то коротко сказал. Два нукера подошли к Арбузову и, надев на него ошейник с цепью, замкнули ее у стены. Старик был так ошеломлен, что даже не сопротивлялся.

Приковав его, те же нукеры грубо схватили мальчика и поставили его перед персом. Тот несколько минут пристально его разглядывал, затем, не довольствуясь этим, для чего-то раскрыл ему рот, ощупал пальца ми десны, помял живот и провел ногтем по спинному хребту, потрогал колени, икры и после всего этого с решительным и как бы слегка раздражительным видом обратился к Ташав-Хаджи с несколькими резко сказанными фразами.

Ташав-Хаджи слегка повел насмешливо углами губ и поднял брови, но промолчал.

Перс заговорил снова. На этот раз Ташав ответил ему. Завязался спор, продолжавшийся несколько минут. Наконец перс, сердито сверкнув глазами, направился к двери, после чего Агамал-бек, бывший все время безмолвным свидетелем, заговорил горячо и убедительно, обращаясь то к Ташаву, то к остановившемуся посреди комнаты персу.

Ташав долго слушал Агамал-бека, потупив голову и задумчиво поглаживая рукой свою подстриженную бородку. Наконец, очевидно, убежденный доводами оратора, он сделал энергичный жест плечами и, обратясь к сторожам, почтительно стоявшим у дверей, резким голосом отдал им короткое приказание. Те быстро подошли к Петюне, и не успел он опомниться, как руки его были связаны и сам он перекинут через плечо, точно барашек. Только теперь оцепенение, охватившее Арбузова при входе татар, покинуло его. Он заметался на своей цепи и страшным, задыхающимся голосом закричал:

— Слушайте, вы, душегубы, куда вы хотите вести мальчика?

Никто из присутствующих даже и не взглянул на него, и все двинулись к выходу вслед за нукером, несшим на своем плече горько рыдавшего Петюню.

— Стойте, ироды, стойте, анафемы! — ревел Арбузов, прыгая на цепи как старый лохматый пес, про стирая вперед свои руки. Он был ужасен. Всклокоченный, бледный, с перекошенным лицом, с глазами, налитыми кровью, тяжело, прерывисто дыша, он неистово потрясал цепью, силясь разорвать ее и оглашая своды мрачной темницы нечеловеческими воплями.

Петюню вынесли. Последний раз издали донесся его душу надрывающий вопль:

— Дедушка, дедушка!..

Арбузов собрал все свои силы и бешено потряс цепью, но цепь не поддалась; тогда, потеряв всякую надежду, он с глухим стоном, как подкошенный, свалился на земляной пол лицом вниз и в бессильной ярости и отчаянии принялся губами и ногтями рыть и грызть землю.

У Спиридова при виде такого нечеловеческого страдания холод пробежал по телу и волосы шевельнулись на голове: так страшен был Арбузов в эту минуту.

Спустя полчаса в тюрьму снова вошел Агамалов.

— Эй, ты, собака, вставай, — толкнул он ногой Арбузова, — за тебя выкуп прислали.

Арбузов вскочил, словно его подбросило.

— А Петюнька, разве его со мной не отпустят? — спросил он прерывающимся голосом, боязливо вглядываясь в лицо армянину.

Тот злорадно рассмеялся.

— Нет, твой мальчик в Персию поедет. Его купил этот старик-перс, он ему очень понравился еще тогда, когда в первый раз приезжал в этот аул. Твой мальчик красивый. Персы любят таких, — сказал армянин насмешливо и цинично сверкнул глазами.

— Но как же, вы получаете за нас выкуп? Стало быть, должны отпустить нас обоих.

— Мы бы и отпустили, если бы за вас прислали столько, сколько требовалось, но на ваш выкуп прислано лишь пять тысяч. За эту цену решено отдать только одного тебя, за мальчика же Ташаву купец-перс заплатил три тысячи.

— Постой, скажи Ташаву, я дам двадцать. Понимаешь, двадцать? Пусть оставит мальчика у себя, не обижает его, кормит хорошенько, бережет, а меня отпустит за те пять тысяч, которые вам прислали. Через два месяца я вернусь сюда и привезу двадцать тысяч. Понял?

— Понять-то понял, но только все это напрасно, пустые слова. Мальчик уже продан, деньги получены, о чем же теперь и толковать? Ташав-Хаджи не баба и у него не два языка. Слово его твердо.

— Ну а без мальчика мне и свободы не надо, так и скажи твоему Ташаву. Пусть деньги, присланные за меня, назад пойдут, я не хочу уходить из плена.

Агамалов злобно усмехнулся.

— Глупая старая чакалка! — произнес он. — Неужели ты воображаешь, что, наслушавшись твоей брехни, Ташав-Хаджи откажется от получения пяти тысяч? Если ты не захочешь идти добровольно, тебя свяжут, бросят на арбу и повезут туда, где дожидаются уполномоченные с русской стороны с выкупными деньгами; тебя сдадут им, получат выкуп, а после, если хочешь, ты можешь вернуться к нам опять, в гундыне места хватит.

Сказав это, Агамалов презрительно плюнул и вышел. Спиридов принялся уговаривать Арбузова покориться.

— Послушайте, не упрямьтесь. Поезжайте скорее, собирайте деньги, и тогда вы можете поехать в Персию и там выкупить своего мальчика.

— Но как я узнаю, где он будет находиться?

— Это легко. Николай-бек знает этого перса, через него вы легко узнаете, куда увезут Петюню. Это единственный выход. Сопротивлением же вы ничего не достигнете.

Арбузов глубоко задумался.

— А пожалуй, вы и правы, — сказал он наконец, несколько успокоившись. — Послушаюсь вас, и авось Бог поможет мне.