- К сожалению, слишком мало, - она встряхнула бочонок, давая ему возможность услышать слабый плеск. - Вряд ли это питейный рог Утгарда, не так ли?

- Ты знаешь эту сагу?

Уже чувствуя, как благословенный бальзам эля наполняет его внутренности, Ульвик плюхнулся на шаткую скамью, заскрипевшую под его весом.

- Конечно знаю, - снова наполнив его кружку, девушка уселась на нескладный табурет у стола. Она нашла несколько сморщенных яблок и принялась отрезать дольки, добавляя их к хлебу.

В глазах Ульвика все это выглядело как самый настоящий пир... этот скромный сарай прекрасен, как любой длинный дом... узкая койка под наклонным карнизом - настоящее брачное ложе для этой богини, которая дала ему эль и знала об Утгарде! Возможно, ему следует жениться на ней...

- А еще я знаю, - добавила она, и ее темные глаза блеснули в свете свечи, - еще один такой рог.

- Еще одна сага? - клянусь Фриггой, он это сделает!

- Не просто сага. Именно настоящий питейный рог, волшебный, который наполняется гораздо быстрее, чем его можно опорожнить.

Он усмехнулся.

- Если бы!

- Это правда, - сказала она. - Я видела  его.

- Ты никогда его не видела!

- Видела!

- Где? Надо полагать, в зале короля-великана?

Она покачала головой.

- В лачуге ведьмы.

- Расскажи мне!

Словно обдумывая и взвешивая свои слова, она вылила в его кружку остатки эля из бочонка.

- Откуда он взялся и как она его получила, я не знаю. Сделанный гномами? Богом данный? Украден из сокровищницы какого-нибудь дракона? Кто знает? Но она, ненавидя больше всего на свете счастье и радость, лелея больше всего на свете несчастье и печаль, прячет его в глубинах пещеры. По мере того, как он снова и снова наполняется, его содержимое перетекает, проливаясь на голую скалу и просачиваясь в темные впадины земли.

Ульвик изумленно уставился на девушку.

- И... и ты видела этот рог? Как?

- Какое-то время я была ее рабыней-невольницей.

- Ты когда-нибудь...

- Пила из него? Я не посмела! Она грозила мне самыми страшными наказаниями, целыми мирами страданий, если я сделаю хоть один глоток! Наконец, когда я больше не могла терпеть ее жестокости, я сбежала.

Он снова поднес кружку к губам, но обнаружил, что она пуста. Эль кончился, во рту пересохло, жажда стала сильнее, чем когда-либо.

- Это далеко отсюда? Лачуга ведьмы?  

Теперь девушка уставилась на него.

- Ты ведь не думаешь...

- А почему бы и нет? Зачем прятать такое сокровище? Такой дар тратиться в впустую...

- Но какие наказания! Миры страданий!

- Я не боюсь старой карги! - лишь слегка пошатываясь, он поднялся во весь рост. - Отведи меня туда! Покажи!

Несмотря на ее нежелание, его было не переубедить, и вскоре они уже ехали по холодному дикому лесу. Ульвик ехал, закутавшись в плащ, защищаясь от ночного холода, его лошадь топала, фыркала и парила. Девушка, сидевшая верхом на ослике, таком же тощем, как и она, ехала полуголой, в одной изорванной тунике, но не дрожала и не жаловалась. Время от времени это казалось ему странным, но перспектива питейного рога гнала его вперед.

Наконец они добрались до места, где росли сучковатые и скрюченные деревья. Их изогнутые ветви были покрыты черным мхом, а толстые деформированные корни торчали из суглинистой земли. Неясно вырисовывались камни, изрезанные рунами и вытесанные в чудовищные формы. Могильный ветер печально вздохнул, и в тенях зашевелились невидимые фигуры.

- Там, - прошептала девушка, указывая вперед, на слабый свет огня. Она остановила осла. - Я не должна идти дальше. Если она меня увидит...

- Тогда ладно. Жди здесь.

Ульвик спешился. Он надежно закрепил шлем, оставил щит перекинутым через спину, и вытащил короткий клинок, подходящий для нанесения ударов с близкого расстояния, поскольку, складывалось такое впечатление, там будет тесно... лачуга ведьмы была именно такой, действительно лачугой, грубым сборищем палок, построенным на скалистом утесе. В кривом дверном проеме висела кожаная занавеска. Из кривого дымового отверстия шел тонкий едкий дым. Изгородь из ежевичных кустов опоясывала сад, заросший чахлой, зловещей растительностью.

Мимолетное чувство опасности заставило Ульвика остановиться и задуматься - было ли его решение мудрым поступком. Он колебался, оглядываясь на девушку, которая привела его сюда, но ее лицо было бледным, неясным пятном в темноте.

Затем, сквозь тишину ослабевшего ветра, он услышал эхо льющейся, разбрызгивающейся по камню жидкости. Едкий запах дыма сменился пьянящим, знакомым запахом. Медовуха! Медовуха - сладкая и золотистая, крепкая и насыщенная!

От одной мысли об этом у него защемило в горле. Особенно мысли о том, что медовуха просто выплескивается, пропадает впустую...

Он шагнул вперед, одной рукой отодвигая шкуру, в другой держа наготове клинок. Пусть только кто-нибудь встанет на его пути, человек или чудовище, воин или ведьма...

Никто не стоял у него на пути. В лачуге никого не было, никого, похожего на злобную старуху. Маленький огонек мерцал без присмотра. На полках стояли горшки и кувшины, покрытые паутиной и пылью. Он двинулся дальше, протискиваясь в щель в скале позади лачуги. Из нее повеяло сквозняком, сладкий аромат меда уступил место пьянящей насыщенности эля.

Испытывал ли он когда-либо в своей жизни такую жажду? Такую тягу выпить? Когда он доберется до своей цели, он будет пить, пока не захлебнется!

Ульвик отважился войти в узкий проем пещеры, слыша, как эхо текущей жидкости становится все громче. Каждая потерянная капля терзала его, как когти зверя, причиняя боль не только телу, но и душе.

Путь открылся перед ним, и он увидел зал, свет факела освещал скалистые образования, испещренные сверкающими кристаллическими прожилками. Повсюду были разбросаны сокровища: драгоценные камни и серебро, колье и браслеты, броши, украшенные драгоценными камнями. Но что привлекло и удержало его взгляд - питейный рог.

Он покоился на каменном выступе в простой деревянной люльке. Если бы он ожидал увидеть золотую работу и замысловатую резьбу по слоновой кости, то был бы разочарован. Но все, что он видел - как рог переполнялся до краев, как жидкость, пахнущая теперь виноградным вином, изливалась ровным потоком. Как она скапливалась на выступе в неглубокой луже, откуда вытекала мелкими ручейками, текла вниз по трещинам и по расщелинам, исчезая впустую, нетронутой в каменном сердце Земли.

Он бросился к нему, не задумываясь вложив в ножны свой клинок, не обращая внимания на обломки под ногами, на грохот и перекатывание разбросанных костей. Даже когда он отбрасывал в сторону черепа с их открытыми челюстями, широко распахнутыми в смерти, он почти не обращал на это внимания.

Все, что имело значение, - это протянуть к рогу дрожащие, трясущиеся руки. Все, что имело значение, - это вынуть его из люльки, почувствовать его тяжесть, наполненность. Вино - или теперь медовуха? - заструилось по его ладоням.

Ульвик поднес его к губам. О да, это была медовуха, лучшая медовуха, которую он когда-либо пробовал, медовуха, которая, несомненно, должна соперничать с истинной медовухой Валгаллы! Он лил ее в свой открытый и жадный рот, глотая, хлебая, неустанно работая горлом. И да! Сколько бы он ни глотал, уровень не опускался! Сначала медовуха, потом эль, потом вино, а потом опять медовуха!

Он пил, пил так, словно никогда не насытится! Он пил, и он бы смеялся, ревел и ликовал, пел, но все, что он мог сделать, это наклонить рог сильнее и пить еще больше! Он пил за мертвецов, чьи скелеты окружали его, за своих прошлых боевых братьев, за павших врагов и трахнутых женщин - он пил и пил!

Он пил, а вкус менялся, становясь горьким. Становясь пустым, болезненным, банальным, и удручающим. Он пил горе и одиночество, сожаление, боль и потерю. Плач вдов. Сиротские слезы. Он пил чувства отцов, оплакивающих своих единственных сыновей, тоску разлученных любовников.