Паром медленно развернулся и тяжело сел на мель у самого берега. Рыжий оглянулся, шагнул ко второму работнику, который присел, согнулся над досками, и вдруг заорал во всю глотку:
— Ваштай! Акский мерзавец!
Пламя словно соткалось из воздуха. Слетелось искрами со всех сторон и облепило фигуру рыжего сияющим коконом. Вспыхнуло, заставив зажмурить глаза, обратило Пахвара-Агниса в уголь и вслед за этим рассыпало пеплом. А второй, тот, которого рыжий назвал Ваштаем, изогнулся, поблек, обратился завитком мглистого тумана, шагнул за борт, тут же мелькнул на берегу, у сторожки, оседлал лошадь и погнал ее по пустынному тракту на юг, оставив и телегу, и возницу за спиною, словно срезал оглобли.
— Сохрани меня Пустота от напасти и колдовства, — запричитал старик, бухнувшись на колени. — Забыли порядки, забыли! Смотрителей на вас нет! Оттого и мерзость повсюду, что порядка нет!
— Что дальше? — коснулась ладонью плеча Кая Каттими.
— Дальше? — Кай прислушался к какому-то шуму и, морщась от боли в ноге, рванулся туда, где мгновение назад корчился над досками Ваштай, упал на колено, выдернул из сумы платок, подобрал капли крови, растоптал отпечаток глинки и побежал назад, потащил лошадь к берегу, подхватил старика за шиворот. — Быстро! Быстро! Уходим! Потом будешь смотрителей призывать да Пустоту упрашивать! Сейчас она сама в гости к тебе явится! Каттими! Не отставай!
Трое вымазанных в иле измученных человек и две не менее измученные лошади едва успели выбраться на не слишком высокий, в десяток локтей, берег. Почти сразу река словно замерла, затаила дыхание, а потом зашуршала, зашумела, заревела, пошла стеной, наполняя русло вровень с берегом, перехлестнула, заставив беглецов бежать дальше, на пригорок, сорвала с места паром, сторожку, собрала в охапку сараи, сети, лодки на другом берегу и добавила все это в то, что уже несла на своих плечах, — доски, деревья, бочки, лодки и трупы лошадей, коров, овец, собак и людей, людей, людей. Изуродованные, вспухшие, размякшие — они неслись к морю Ватар десятками, сотнями, тысячами.
— Кета проплывает мимо нас, — прохрипел Кай вытаращившему глаза старику. — Кета! Нет больше Кеты.
— И Ламена тоже не будет, — протянула руку вперед Каттими.
Город, омытый мертвой рекой, продолжал погружаться в дым. Уже нельзя было разглядеть не только замковых башен, но и даже приречных улиц.
— Сынов моих сжег чародей! Сынов сжег! — вдруг снова принялся кричать старик. — Стражников ламенских и сынов!
Кай закрыл глаза. Дождь не прекращался. Под веками мелькали темные круги и пятна. Жажда ушла, но, расставаясь, обожгла охотника изнутри. Хотелось глотнуть горячего вина с медом, лечь в постель и забыться. Перестать быть горячим пеплом. Но черноты в крови больше не было. Все выжег огонь Агниса. Вчистую. Остались только раны и безмерная усталость.
«Значит, не хотел одарить меня силой огня? — подумал Кай. — А что, найдется такой, кто одарит меня хоть чем-то по своей воле?»
— Что дальше? — размазала грязной ладонью ил по лицу Каттими. — Куда мы пойдем, в Ак?
— В Туварсу, — проговорил Кай. — Я вспомнил важное. Она сказала мне, что я должен найти каждого. Кикла сказала мне в Кете, что я должен найти каждого. Следующей будет Сурна.
Он оглянулся на причитающего, тыкающегося головой в землю старика.
— Отец! Можешь сказать страже Ламена, что их братьев и твоих сыновей сжег ваш собственный сиун. Ведь вы все принадлежите клану Огня — клану Агниса. Так вот, сам Агнис и сотворил то самое с твоими детьми. Но ничего. На ближайшие лет пятнадцать вы от него избавлены. Конечно, если ты слышишь меня. И если хоть кто-то останется в Ламене.
— Он ничего не понял, — прошептала Каттими и торопливо добавила: — Я тоже.
Глава 11
Крылья в небе
Семь с половиной сотен лиг отделяло Туварсу от Ламена. И не простых лиг. Половина пути — сухие степи с редкими колодцами и пересыхающими летом ручьями; полдня идти от постоялого двора до постоялого двора. Почти вся вторая половина — холмы и распадки, луга и лощины, редкие рощи, но деревенька на деревеньке. А уж последняя сотня перед Туварсой — густые южные леса, в которых деревни еще встречались, но заглядывать туда путники не рисковали. Ушлый народец оседал в этих лесах, да и мерзости в них было предостаточно, и не только пустотной, но и исконной. Поэтому караваны и путники шли обычно до развилки тракта на Ак и Туварсу, а там уж пробивались на юг к морю. Вдоль моря путь был с оплотами и сигнальными вышками. Хоженым и безопасным. Конечно, не во время Пагубы.
Кай ушел с тракта почти сразу. На первом же солончаке свернул к западу и повел крохотный отряд из двух человек в сторону Сакхара — города клана Смерти, понемногу забирая к югу. Через нехоженую степь, без постоялых дворов и колодцев. Солончаками да такырами. Вел, останавливался, оборачивался и слушал, слушал степь, а потом правил коня все дальше и дальше в безлюдную сторону между трактом на Сакхар и дорогой к самому краю Текана. Конечно, не через жару и жажду, а сквозь дожди и заморозки, которые все никак не могли прибить степную пыль, но путь все равно выходил нелегким. Лошади с трудом находили, где урвать клок подмороженной травы, если бы не запас зерна — недолго бы продлился путь, чего уж там говорить о собственных животах. Но как раз в нелегкой дороге и проявилось вольное прошлое Каттими. В мерзлой или сырой степи она не только за сто шагов чуяла чистый ручеек или родник, но и ни одного дня не оставила себя и Кая без свежей птицы или разжиревшего под зиму сурка. Из лука била без промаха. К счастью, пустотников почти не попадалось. Наземной мерзости в степи ловить было нечего, а летуны мелькали или где-то высоко, или у горизонта. Но осторожности безлюдье и беззверье не отменяло — спали Кай и Каттими в очередь, костра ночами не палили. Каттими сплетала насторожь, сворачивалась клубком, норовила прижаться спиной к спутнику, а когда приходило время отдыхать ему самому, Кай всякий раз собирался закрыть глаза и неспешно обдумать, куда несет его ветер судьбы, но словно падал в темную пропасть.
В одну из ночей темная пропасть вдруг обрела силуэт и взгляд. Сначала Каю показалось, что языки пламени, пробивающиеся сквозь тучи, моргнули. Затем они моргнули еще раз. А потом черная тень пронеслась над самым становищем путников. Заставила шарахнуться в сторону лошадей, раздула угли в затушенном костре, облила ужасом мерзлую траву. Каттими, которая сидела дозорной, побежала за лошадьми, успокоила их, стреножила, а потом упала и начала стонать, словно билась в родовых схватках. И Кай видел, почему это произошло. Вся насторожь, что девчонка раскинула над становищем, была сдернута с него одним взмахом крыла. И не просто сдернута, а вырвана с кровью. Из пальцев, которыми девчонка сплетала заклинание, из ее глаз, которыми та старалась проглядывать тьму, из ушей, которыми слушала. Нет, ни на пальцах, ни на глазах, ни в ушах ее не образовалось кровавых ран, но боль она испытала самую настоящую.
Кай поднялся, с трудом сдерживая дрожь в коленях, подошел к девчонке, укутал ее в одеяло, сел у нее за спиной, подтянул к себе, прижал, положил руки ей на виски и стал делать то, чему учил его отец в одну из двух недолгих встреч. Правда, Сакува объяснял зеленоглазому и «зеленому» мальчишке, как нужно управляться с магией перемены внешности. Он говорил тогда: «У тебя тоже может получиться. Но начать нужно с малого. Сделай так, чтобы не был виден твой мизинец на левой руке. Сможешь, значит, доберешься и до лица. Да будь осторожен, если станешь пыхтеть и краснеть, мизинец, может быть, и исчезнет, зато ты сам превратишься в ярмарочного шута». Сейчас Кай не боялся превратиться в ярмарочного шута. И не хотел, чтобы его мизинец стал невидим. Он хотел, чтобы Каттими перестала чувствовать боль. Чтобы ее сердце билось ровно. Чтобы сила возвращалась в ее уставшее тело. Чтобы ей стало тепло. Он отдавал ей все, что еще оставалось в нем самом. И когда отдал все, когда она наконец уснула, а для него багровое небо закружилось, обратилось в ярмарочную карусель, стиснул кулаки и зубы. Осторожно положил Каттими, сунув ей под спину собственную куртку, с трудом поднялся, сбросил пояс с мечом и начал те самые упражнения, которым учил его приемный отец Курант и без которых не обходится ни один цирковой артист, каким бы ни был он усталым и как бы ни хотелось ему лечь и забыться. Через полчаса его пробил пот, еще через полчаса он понял, что не сможет без особого усилия даже поднять веки. А еще через полчаса он был смертельно уставшим, вымотанным, изможденным, замученным, но тем самым Каем, зеленоглазым охотником, Весельчаком, Киром Харти, Луккаем, Луком, везунчиком и неизвестно еще кем, которым его знали во многих деревнях и поселках Текана.
