На листке крупными, словно куда-то убегающими буквами, было написано: «Иришка, ты так крепко спала, что мне стало жалко тебя будить. Я забегу домой, а оттуда на вокзал. Можешь мысленно пожелать мне счастливого пути. Я скоро вернусь. Обязательно дождись меня!»

Внизу на том же листочке была ещё одна совсем уж торопливая приписка: «Извини, я не знал, какие цветы ты любишь, поэтому взял разные, выбери на свой вкус. Продукты я тоже купил, (загляни в холодильник), так что сегодня никуда не выходи. Поправляйся».

Фу ты, как всё нелепо складывается. Друг детства, с которым мы не виделись года четыре, вдруг появляется, словно рыцарь в сверкающих доспехах в тот самый момент, когда мне абсолютно неоткуда ждать помощи, спасает, заботливо ухаживает и тут же вновь исчезает. А что означает «скоро вернусь»? Скоро это как? Несколько дней? Неделя? Месяц? И куда вдруг так спешно уехал мой нежданный «ангел- хранитель»?

Здесь моя мысль словно споткнулась о невидимое препятствие. Из памяти выплыли фрагменты странного сна, в котором мой «ангел – хранитель» был совсем не похожим на друга детства. Кажется, это бабка какая-то была. Она что-то пела и произносила какие-то бесконечные, странные монологи. Что же она говорила?

Попытка вспомнить сон отозвалась тупой ноющей болью в моей многострадальной голове. Я старательно ощупала её, словно пытаясь слепить из осколков единое целое. Как выяснилось, на темени вспухла огромная шишка – память о вчерашнем неравном бое. Она побаливала, но не слишком сильно. И вообще, вчерашний день вдруг странно отдалился, превратившись в нечто ирреальное, почти забытое, где сон и явь, переплетаясь, образуют единое целое и начинают в виде обрывков воспоминаний свободно гулять по закоулкам подсознания.

Заглянув в холодильник, я обнаружила в нём свёртки с колбасой и сыром, пакет кефира и янтарно поблёскивающую бутылку коньяка. Буханка хлеба лежала на столе вместе с пачкой печенья в яркой обёртке, но есть мне не хотелось.

Глава 4

Ровно в восемь утра будильник отвратительным «питпитканьем» возвестил о начале нового дня. Боже мой, как же трудно временами бывает разлепить глаза и, отодрав себя от кровати начинать новый день. И почему свет, сочащийся из-за неплотно задёрнутых штор, выглядит, словно страдающий ломкой наркоман? Почему нет у человека такой кнопки, нажав которую, можно вырубиться на время, очнувшись только тогда, когда все проблемы разрешаться сами собой?

Прошедшая неделя выдалась совершенно бестолковой. От друга детства известий не поступало. Звонить на квартиру его матери Полине Георгиевне я даже не пыталась, потому что после Лёшкиного внезапного исчезновения в душе остался неприятный холодок, словно он нарочно меня бросил. Теоретически я отлично понимала, что в жизни любого человека может возникнуть ситуация, когда к отъезду вынуждают обстоятельства, но что я могла поделать с гаденьким голоском внутри себя, который ехидно и монотонно твердил: «Тебя бросили, бросили, бросили… Он уехал. Он уже успел забыть о твоём существовании. Кто ты ему? Плевать он на тебя хотел. Да, посмотри на себя, кому ты нужна? Цветы подарил? Ну и что? Человек просто умеет красиво расстаться с детскими воспоминаниями. Что было прошло. Вытирать тебе сопли никто не намерен».

Впрочем, если честно, то я не могла сказать, что внезапное исчезновение Алексея заполняло все мои мысли, – ведь я о нём теперь почти ничего не знала, а о прежних годах, проведенных на одной лестничной площадке, остались лишь обрывки воспоминаний. Глупо, конечно, что не успела расспросить его, где он теперь живёт и чем занимается, но ведь в этом он сам виноват, незачем было излишне деликатничать и смываться втихомолку, до смерти напугав меня своими прощальными букетами.

Внезапная встреча и столь же внезапное расставание со старым другом на личную драму никак не тянули. «Помог – спасибо, смылся – гуд бай», – злясь на саму себя, твердила я, прекрасно понимая, что сейчас передо мной стоят куда более серьёзные вопросы, чем взращивание очередного кусочка боли, преподнесённого судьбой.

Именно в это время, мои более чем скромные средства, оставшиеся от продажи крохотного, зато подлинного пейзажа Айвазовского, подошли к концу. Разменяв последние пятьдесят долларов, я в который раз задумалась о том, что же будет дальше. Срочно нужно было подыскивать какую-нибудь работу, за которую платили бы не слишком унизительно мало. Как это делается, я представляла смутно. В памяти мелькали фрагменты телепередач прошлых лет, в которых исхудавшие жертвы капитализма бродили по улицам, повесив на себя плакат «Ищу работу».

Усиленно борясь с остатками прежних представлений о жизни и месте в ней человека, уверенного в завтрашнем дне, я накупила газет и попыталась выяснить из объявлений, какой нынче спрос на рабочую силу. Вскоре я с удивлением обнаружила, что многим требуются няни и гувернантки. Не страдая чадолюбием, зато измученная безысходностью ситуации, я решила попробовать себя на этом поприще.

Первый звонок дался мне с трудом, но потом пошло легче. Впрочем, толку от моей решимости было мало, потому что звонки по указанным в объявлениях телефонам, умерили мою прыть. Разговоры были однотипные: «Какое образование? Высшее? Ах, только неоконченное? Ах, никогда раньше этим не занимались? Нет рекомендаций от прежних работодателей? Извините, в услугах не нуждаемся». Голоса у потенциальных работодательниц были как на подбор лениво-барственные и немного гнусавые. Без особого труда в них улавливалось пренебрежительное высокомерие новых хозяев жизни.

Через пару дней, проведённых в изучении других объявлений, я с унынием поняла, что выбор у меня невелик: можно поступить на мизерное жалование продавцом в коммерческий киоск или попытаться стать секретаршей у какого-нибудь руководителя новорождённой фирмы-однодневки.

Подобные перспективы меня не прельщали. Ещё пару дней я трусливо тянула время в глупой надежде на то, что жизнь вдруг сама мне что-то предложит. Однако судьба решительно отказалась протянуть мне руку помощи. С трудом обретённая уверенность с каждым днем таяла, как ноздреватый сугроб под лучами весеннего солнышка. Правда, перед сном я по-прежнему ставила будильник на восемь утра, решив не сдаваться и продолжать поиски работы. Происходило это не от избытка дисциплинированности, а от пугающего до одури призрака полного безденежья.

Вырубив будильник, я поплелась на кухню, решив взбодрить себя чашечкой кофе. Через пару минут выяснилось, что банка почти пуста, и жалкие крошки, похожие на мышиный помет, не способны привести меня в рабочее состояние. Брезгливо прихлёбывая горячее, бледно-коричневое пойло, я поняла, что ждать больше нечего и заставила себя набрать очередной номер работодателя, занятого поисками секретарши. Неожиданно я услышала, что меня ждут на собеседование во второй половине дня.

Испытывая отвращение к себе и смутное беспокойство, я распахнула шкаф, пытаясь подобрать подобающую случаю одежду. Дверца, противно взвизгнув, раскрылась, обдав меня безысходным запахом сырости, издаваемым лежалыми вещами. Некоторое время я медленно передвигала вешалки, остановив взгляд на бабушкином коричневом зимнем пальто с взъерошенным, облезлым песцовым воротником. Поддавшись внезапному порыву, я уткнулась носом в белый мех, слабо пахнущий духами. Откуда-то из небытия, из далёкой и навеки утраченной жизни вдруг всплыло воспоминание о крошечном фигурном стеклянном флаконе с пластмассовой пробкой в виде летящей птицы и голос деда: «С днём рождения, Наточка…»

Сердце тоскливо сжалось и рухнуло вниз. «Прости меня, Ната, прости. Я дрянь и знаю это», – пробормотала я, зачем-то поцеловав щекочущий мех. Некоторое время я молча стояла, прижимаясь к старому пальто, словно в нём оставалась часть бабушки, а потом, с трудом заставив себя отстраниться, продолжила поиски. Так. Вот он, тонкий бежевый свитерок из ангорки, а вот и юбка, которую я зачем-то купила для особо торжественных случаев, но почти не надевала, чувствуя себя неуютно без своих вельветовых брюк.