– Женя, ну зачем ты так? – тихо и укоризненно говорила бабушка маме и утаскивала меня, протестующе орущую, на кухню. Там она старательно умывала мне лицо, подняв к раковине, заставленной посудой. Через некоторое время я, всё ещё горестно всхлипывая, катала из теста «колбаски» и «колобки». Тихо и неспешно, продолжая раскатывать тесто, бабушка рассказывала мне сказки про капризную принцессу, которая никак не могла выбрать себе жениха, про Зербино, проехавшего по городу на вязанке дров и мистера Пальчика, победившего большого и глупого великана. Когда я, заслушавшись, с упоением поедала первый пирожок с золотистой корочкой, бабушка как бы невзначай говорила:

– Ты маму не беспокой, у неё сейчас очень ответственный период, она пишет диссертацию по некоторым аспектам радиоуглеродного анализа. Это такой особенный метод, который помогает определить возраст предметов, которые находят археологи при раскопках. Это очень серьёзная работа, и оценивать её будут строгие дяди.

Вечером, уже засыпая, я слышала, как бабушка тихо ведёт с заглянувшей на огонек старинной подругой Анной Андреевной разговор, почти такой же непонятный для меня, как и рассказ о радиоуглеродном анализе. Сквозь дремотную пелену до меня долетали фразы, что «Евгения лишена женского счастья, потому что упустила свой шанс», и что «Игорь Станиславович человек, конечно, замечательный, но на первом месте у него семья, да и возраст уже не тот, когда что-то меняют». «Да, а годы-то идут… Вот как бывает. Женька твоя умная , красивая, она абы за кого не пойдёт… Вот Элка, так той всё равно. Лишь бы за штаны уцепиться. И ничего довольна жизнью», – понимающе вздыхала баба Аня.

Слова о том, что взрослым тётям зачем-то нужно вцепляться в штаны меня смешили. Мне представилось, как соседка снизу тётя Элла обеими руками хватается за висящие на бельевой верёвке мужские брюки и начинает раскачиваться на них, радостно хохоча. Словосочетание «женское счастье» в моём детском сне неизменно трансформировалось в огромную связку разноцветных воздушных шаров, улетающую от горько плачущей мамы. Во сне я летела вслед за ними в ярко-синее небо, стараясь поймать и вернуть ускользающее мамино счастье.

«Хороший человек Игорь Станиславович» не вызывал у меня тогда абсолютно никаких ассоциаций. О том, что Игорь Станиславович Бельский – мамин научный руководитель, был ещё и моим отцом, я узнала, уже став совсем взрослой, так как изначально, в свидетельстве о рождении отчество и фамилию мне записали по дедушке, в соответствие с чем именовалась я Ириной Владимировной Мезенцевой.

Вскоре после того, как мне исполнилось шесть лет, ночью в квартире раздался телефонный звонок. Потом долго гулко хлопали двери, и в мою комнату до самого утра просачивался свет. Время от времени, просыпаясь, я слышала чьи-то голоса и всхлипывания. Утром в комнату вошла бабушка с покрасневшими глазами и странно застывшим, постаревшим лицом.

– Ирочка, мне нужно уехать. С тобой поживёт пока Анна Андреевна.

Со сна я даже не успела расстроиться. Вскочив с кровати, я протопала босиком в прихожую, где уже стояла бабушка с большой дорожной сумкой. Волосы Наты покрывал некрасивый, старящий её чёрный платок.

– А ты скоро вернёшься? – плаксиво протянула я, надеясь, что бабушка сжалится и никуда не поедет.

Но Ната, всегда такая внимательная к моим настроениям, на этот раз почему-то осталась непреклонной. С каменно застывшим лицом она подхватила сумку и быстро вышла из квартиры, сопровождаемая суетливыми завереньями Анны Андреевны:

– Наташа, не волнуйся! Ирочка мне, как родная. С ней всё будет хорошо. Ты, главное, держись!

Я не помню, сколько тогда отсутствовала бабушка, потому что дни слились в унылую, безрадостную череду. По ночам меня охватывал безудержный страх, мне казалось, что в окна спальни, выдавливая стёкла, вливается темнота. Я захлёбывалась в ней, не в силах ни выплыть, ни позвать на помощь. Проснувшись, я тихо плакала, натянув на голову душное одеяло. В эти ночные часы мне казалось, что все родные люди покинули меня и никогда больше не вернуться. Чуткая Анна Андреевна, услышав среди ночи мои горестные всхлипы, тут же приходила в комнату, приносила питьё пахнущее горечью трав и заставляла пить его маленькими глотками. Потом она долго сидела возле моей кровати, горестно вздыхала и гладила меня по голове. Вскоре она принесла из дома ночник похожий на большую розовую лилию и стала оставлять его включённым до утра. От света ночника по стенам бежали густые уродливые тени, от которых я вновь пряталась под одеялом – единственной доступной мне защитой.

В один из этих унылых дней меня посетил сосед – десятилетний Лёшка. Сурово посмотрев на мое зарёванное лицо, он ни слова не говоря, вытащил из-за пазухи какой-то рыжий комок, и всё также молча сунул мне в руки. Комок жалостно пискнул и впился мне в меня крошечными острыми коготками.

– Это Маркиз, он будет с тобой играть и с тобой расти. Сейчас ему нужно дать молока, – строго, как взрослый заявил Лёшка.

До вечера мы возились с котёнком, устроив ему кукольную комнату и кровать. День пролетел незаметно, и первую ночь за время бабушкиного отсутствия я спала спокойно, убаюканная уютным мурчанием Маркиза, чувствуя рядом с собой тепло его крошечного тельца.

А утром вернулась бабушка и, вздохнув, сказала странную фразу:

– Ну, вот Ирочка, остались мы одни…

– Почему одни? – наивно осведомилась я, – нас даже больше стало. Это Маркиз, он будет жить с нами и расти вместе со мной. Его Лёша принёс.

Бабушка, как-то странно посмотрела на меня и ушла в свою комнату, непривычно приволакивая ноги, словно тащила за собой тяжёлые сумки. Потом она всхлипывала, звенела пузырьками с лекарствами, а я почему-то не могла себя заставить войти в её комнату, будто вместе с бабушкой вошло туда что-то безымянное, непонятное и очень страшное, вроде той темноты, которая прорывалась в мою комнату в кошмарных снах.

А потом мы зажили, как обычно. Снова были волшебные сказки на ночь, походы за грибами и лечебными травами в ближайший лес и вкусные пирожки по воскресеньям.

О том, почему так долго не возвращается мама, я не спрашивала. Её длительные отсутствия были в порядке вещей. И только под Новый год мне взгрустнулось. Неожиданно вспомнилось, что мама обычно в это время всегда была дома, причём не сердитая, а очень весёлая. Она, напевая, готовила с бабушкой праздничный стол, и мы все вместе наряжали ёлку.

– А мама что нас бросила? – неожиданно спросила я у бабушки, в какое-то мгновение, почувствовав себя не только покинутой, но и ограбленной, – ведь привычных замысловатых подарков: перламутровых раковин, в которых шумело море, камушков с отпечатками неизвестных растений, коралловых бус и вееров из перьев неведомых ярких птиц не было.

– Ну, что ты?! Мама никогда бы нас не бросила. Она же нас любит, а любимых не бросают, – твёрдо и спокойно ответила бабушка.

– Значит, она нас забыла раз не возвращается. Вот мы, Ната, с тобой одни и остались, – по-взрослому вздохнула я, неожиданно вспомнив ту давнюю бабушкину фразу.

– Ирочка, никогда так больше не говори. Любимые люди никогда нас не забывают. Просто случается так, что они уходят, и мы их не видим. Но нужно знать, что до тех пор, пока мы их помним и любим, они всегда рядом, – уверенно глядя мне в глаза, сказала бабушка.

– Это как невидимки в заколдованном замке, да? – восторженно осведомилась я, заинтригованная не столько самой фразой, сколько тоном, которым она была сказана.

– Можно и так сказать, – поразмыслив немного, ответила бабушка.

И вот теперь и бабушка тоже перешла в разряд «невидимок». С её смертью в жизни моей возникла пустота, словно лишилась я в одночасье руки или ноги. Вечером после похорон, обезумев от давящей тишины квартиры, я, наплевав на гордость, позвонила Денису. Мне очень нужно было услышать чей-нибудь родной голос и опереться на дружеское плечо.

– Сколько ей было, твоей бабке? – осведомился Денис в ответ на мои невнятные жалобы. – Восемьдесят два? Ну, и что ты хочешь? Она свое отжила… Впрочем, соболезную…