Стояла погода. Стоял реальный прекрасный день. Свет солнечный падал на «Аврору» одновременно со всех сторон. Как на футболиста-звезду в финале чемпионата. Корабль был освещён как прима на сцене. Его серые борта язык не поворачивался назвать серыми. Это был кораллово-серый, броненосно-серый, голубино-серый с прожилками времени и стати. Судно возлежало на спокойной воде, не обращая внимания на собственную красоту, которую скорее всего, оно с раннего утра наблюдало в отражении облачно-серой мышино-серой титаново-серой Невы. «Аврора» не меняла положения тела. Долгие её передние лапы опирались на локти и суставы запястья, так что пястные кости чуть выстояли из воды. Таким серым шифером повторяющихся пальцев. Костяшки серебрились от качающихся бликов. Кончики пальцев с когтями полностью погрузились в реку. Крачки кружились у самых ушей. Задние лапы судна согнулись в львином положении суставов и колени остро торчали как им и положено. Хвост спускался в воду по кратчайшей траектории и исчезал там, в асфальтово-серой грифельно-серой серо-стальной пропасти с вялой рябью молекул Невы. Голову «Аврора» держала неестественно высоко при том не задирая нос и свою накладную бороду. То удивительное положение головы фараона, что так часто наносят на магниты для холодильника в Хургаде. Надменно божественное, но всё же позволяющее смертным на секунду задуматься о равенстве этого монстра и самих себя. Так, бронированное тело, с иллюминаторами, пушками, мачтами, трубами и флагами, опираясь на четыре конечности, с атрибутами царской власти и точёным профилем лица, возлежало, встречая прекрасный день. Реальный день. Сфинкс «Аврора» одним своим отражением превращал Неву в Нил, Нахимовское училище в Луксор, а отель «Санкт-Петербург» на другом берегу в пирамиду Джосера. И все эти высокие каменные человечьи ульи полусклонялись перед серо-бриллиантовым кораблём. Старались отразиться в реке как можно ближе к нему. Коснуться отражением отражения. Пересечься со статным образом. Бросить от своих окон зайчик света на борт, подсветить и подогреть им тело сфинкса. Чтобы тот наконец прикрыл глаза и ощутил не только прохладу Нила, но и горячий выдох пустыни. Не пыль, не ветер, а дыхание. Не ожог, не сухую измору, а только присутствие вечной пустыни. Полной времени и пустой людьми. Пробежавший катер, проворный скарабей, потрогал Нил, растеребил аш-два-о и ниточка волны пошла щекотать борт льва с человеческой головой. Проснувшиеся курсанты трогали колокол и поднимали флаги. Китайские туристы выстраивали из автобусов на набережной сицилийскую защиту. День разгорался. Был прекрасен. И если так пойдёт далее, то он сможет сравниться по благолепию с самой «Авророй».

Исаакиевский собор еле заметно колыхался на ветру. Издали могло показаться, что всё это марево, фата-моргана, дрожащий в горячем воздухе призрак из ушедшей эпохи. Нет же. Сам Исакий парил над Адмиралтейством, над районом, окружённый гирляндой чаек и ворон. Стоял в небе воздушным шаром на якоре. Полной луной среди дня. На долгих многосуставных ногах его легко, плавно пошатывало импортным финским ветром, отчего собор в конце концов накренился в сторону Невы. Со ступеней упала на речной ресторан урна, малая точка в густом воздухе города. Её проводили до самой поверхности несколько чаек подхватывая на лету выпрыгивающие надкусанные булки. Четыре долгие ноги держали храм за землю, но тонко, как воздушный шарик держит ниточка. Четыре ноги были лошадиными, вытянутыми избыточно, до неузнаваемости долго над крышами, но всё-таки лошадиными. Отдельные поперечные серости и кожаный слой, опора на площади, сохранили формы этой части животного. Хвост Исакия и его губы не были так растянуты и терялись в высоте, спереди и сзади здания. Только внимательный зритель мог заподозрить очертания этих органов, выходящих из-за колонн, лежащих на ступенях. Губы иногда совершали играющие круговые движения пытаясь ухватить чайку. Но было это скорее ленивым жестом, чем агрессией. И, чайки, вороны, описав каждый раз круг, садились всё на те же места. Ноги-опоры, при взгляде на них снизу, крали всё внимание, все поднятые брови. Находясь на уровне примерно в четыре высоты самого собора от земли, Исакий парил над Петербургом. Купол горел солнцем. Будто там, над уровнем моря, у облаков солнца было больше. Его качество было высшим. Его свет был золотее, а внимание к куполу полноценнее. Суставы гигантских тонких ног иногда приседали и распрямлялись, но всего-то на пару метров. Так что это можно было принять за зрительный обман. Птицы пролетали между ног крохотными чёрточками. Со стороны виделось, что это не птицы, а парят билетики из кассы, подхваченные турбулентностью и вот-вот мягко опадут на площадь под зданием. С неё, со старой площади и стартовали ноги лошади, держащие собор. Они были расположены не симметрично, так что одна росла из стены Манежа, вторая опиралась на памятник Александру, третья и четвёртая стояли ближе к набережной. Однако сходились ноги в квадрат основания Исакия и на той его высоте, всё выглядело естественно. Как цапля. Как высокий барный стул. Как слон, бредущий по пустыне на картине Дали.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.