– Знаю. Вижу. Понял, – не остался в долгу старик. – Ты это, девка, не жадничай – «мясы» да поболее вали. Чай не от своей личной ветчины отрезаешь, а от общественной.

– Ха! Это не ветчина, а говядина.

– Да мне как-то оно до Ворот Седьмого Рая, чего там это мясо делало – мычало, хрюкало, аль о забор чесалось. Главное что бы «смилуйтесь» не орало – а в остальном случае – «добро пожаловать к Господину Брюху», да под хлебушек…

– Да чтоб меня аллигатор отодрал… – Виктория метнулась к шкафу где Снарк держал хлеб и открыв его, вытащила кусок хлеба, размером с ладонь. – От засада-то… Такое чувство, что в шкафу с хлебом отряд голодных северян побывал!

– Что, совсем нету ничегошеньки, кроме этого сухаря? – проворчала Милалика, остервенело помешивая мясо.

– Сама что-ль не видишь? – Виктория повертела кусок хлеба и попробовала откусить. – Гы!!!

– Хо-хо-хо! Дай сюды! Счас покажу как мы в походе из солдатских сухарей-то блюдо хорошее делали… – Жан-Палаш взял хлеб и положил его в сковороду с мясом. – Счас он мясным соком да горячим паром от мяса пропитается и станет нормальным и вкусным… Ох ты блин! Ты, девка, чем это сковороду накрываешь?

– Ситом. А что? Сито какое-то странное. Знакомо чтоль тебе? Скажи еще, что ты его лично обронил, когда из Москвы в Париж драпал.

– Да не… Эта штучка, мамзелька ты моя наглая, не французского роду-племени… Не была она у наших ребятушек. Хотя такими я пользовался часто, чё уж тут крутить ведьму вокруг столба? – Жан-Палаш поднял сито. – Это сито для гранулирования пороха.

– Гранулирования? Что это такое? Милалика и Виктория удивлённо переглянулись.

– Ну как тебе сказать… оно-ж как было ранее? Китайцы они, черти хитрые, порох то раньше нас – европейцев, изобрели, – Жан-Палаш подтянул к себе один из стульев и положил на него ноги. – Так вот, энти китайцы сумели порох то изобрести. Да только он у них был – порошок. Пыль, песок.

– И что? Чего, это не делало его порохом?

– Ну милочка… кто-ж порошком пушки заряжает? Порох он, как говорится, огонь и воздух любит. Чем быстрее порох вспыхнет – тем лучше. Ты вот – смотри-ка… – старик указал на печь. – Печь попробуй затопить корзиной простых опилок, и корзиной щепы. Чё быстрее вспыхнет, как глаза потаскушки при виде денежного моряка? А? Так и порох. Порошок, он, конечно вспыхивает от одной искры – прямо твой характер, ей богу… Да только гранулы – они как бы вспыхивают ярче и мощнее. Так что вот.

– Значит порох что, смачивали, а потом протирали через это сито?– удивилась Милалика. – Но разве сырой порох горит?

– Сырой? Та не, не горит, хоть ты им печь топи. Но вот если этот порох подсушить, да заново перемолоть – то всё ого-го… – Жан-Палаш прижал руку к лицу. – Зубы ломит… Что-ж за птичка-невеличка-то поёт, да мою боль к себе то не зовёт…

– Тебе добрый человек особое лекарство дал – лакай из кружки и не думай ни о чём, – попеняла Жана-Палаша Милалика, снимая сковороду с печки. – Аль ты один из тех, что лекарств – да пуще ран боишься?

– Знаю я врачей… – проворчал старик, доставая из сковороды сухарь, который уже пропитался ароматным мясным соком и выглядел не в пример аппетитнее. – У нас в отряде врачи только пиявками мерзкими, да кровоспусканиями всех лечили.

«И долго точилась горячая кровь –

До полудня другого дня.

Сперва густая бежала кровь,

Потом совсем поредела,

И понял тогда отважный стрелок,

Что сделано злое дело».

"Смерть Робин Гуда" (Перевод М. Гершензона)

Пропела Виктория, что помешивала кофе. Милалика посмотрела на неё и покачала головой.

Но сказать ничего не успела – в дверях кухни появился Эйнджел Снарк-Младший.

Это был молодой юноша, лет шестнадцати – в этом доме он был самым молодым – Милалике было двадцать два года, а Виктории – восемнадцать лет. Однако рост и телосложение Эйнджела больше подошли бы взрослому мужчине, на самом пике развития физической формы. Причём длинные ноги, руки и несообразно развитая грудная клетка выдавали в Снарке опытного пловца и профессионального ныряльщика. Так же его мускулатура состояла не из толстых и жирных мышц, а из тощих, но тугих жил – как у профессионального кузнеца.

Серые волосы Снарка были, как обычно, очень коротко подстрижены, а его тёмно-зелёные глаза светились от какой-то внутренней силы. Милалика сильно подозревала, что Снарк умеет своими глазами видеть больше, чем многие люди.

Лицо Снарка нельзя было назвать красивым, но и уродливым – тоже. Причём Милалика и Виктория уже успели понять – Снарк пошёл лицом в свою мать, и совсем чуть-чуть – в отца. Для этого девушкам пришлось пересмотреть кучу портретов и фотографий, что были в доме Снарка. Виктория, как более сведущая в истории США, рассказала Милалике, что Снарк – сын женщины из Флориды, а это значит что в его жилах могла течь смесь испанской и французских кровей.

Однако Милалика была с этим несогласная – её «чуйка» подсказывала ей, что Снарк из более древнего рода – в США, где перемешались представители почти всего мира, трудно было судить о ком то однозначно.

Юноша принюхался, а затем открыл и закрыл рот, громко щёлкнув зубами – это у него уже была привычка, от которой он, скорее всего не мог избавиться.

– Что это вы сейчас готовите? – проговорил он необычным, гулким и красивым голосом – голосом человека, у которого постоянные заплывы и ныряния хорошо развили лёгкие, а так-же научили контролировать голос, не хуже, чем оперного певца.

– Мяса нажарила, – проворчала Милалика. – Уж извиняй, добрый человек, да только подъели мы у тебя и куров и рыбов. Так что надо бы закупаться свежатиной. А то завтра поди, будем лапу сосать, как твой медведь…

– И будет счастье, коль свою сосать… – ввернула Виктория.

Милалика ничего не поняла, но на всякий случай отвесила рыжей дуре – затрещину.

– Сия проблема сложности не представляет, – Снарк хрустнул пальцами.– Как раз сегодня имел намеренье отправиться в город – нужно навестить некоторых пациентов, дабы проверить, как они там себя чувствуют.

Пальцы рук у Снарка были, кстати, довольно необычные – каждая фаланга была чуть-чуть длиннее обычной – отчего пальцы напоминали паучьи лапки. Кроме того сразу от запястий тело Снарка украшали странные татуировки – красные линии, что переплетались без всякого складу и ладу, образуя таинственный и причудливый узор. Причём этот узор «расползался» по всему телу Снарка – Милалика не раз видела Снарка, когда тот возвращался, домой искупавшись, в одной набедренной повязке. Только голова и руки были свободны от этих странных узоров.

И это не говоря о странных шрамах на спине юноши – отец Снарка видимо был с причудами, раз позволил украсить своего сына такими художествами каким-то дикарям Микронезии и Новой Зеландии. Впрочем, Снарк всегда отзывался о своём отце с огромным уважением, хотя и не очень-то стремился рассказывать о нём.

Вообще этот странный юноша, врач-отшельник, что жил заперевшись в этом доме от всего мира, был очень таинственной личностью.

Но Милалика, Виктория и Жан-Палаш уважали Снарка. Это был человек, который принял их, такими как они, есть и никому не отказал в помощи в тот миг, когда они отчаянно нуждались в этом.

Снарк посмотрел на сковороду с мясом, и подошёл к одному из буфетов, после чего порылся там и вытащил жестяную банку, из-под мармелада.

Правда, вместо мармелада там были свёртки из промасленной бумаги.

Снарк выудил четыре таких свёртка и положил х на стол. Затем осторожно развязал один и показал всем какой-то ком похожий на скошенную и прессованную траву.

– Сиё есть сухая смесь из кое-каких овощей, кои не столь подвержены порче как обычная пища. Кроме растений тут изволит присутствовать и некие крупы, и жиры рыбы, обработанные особым образом. Так же тут есть… – Снарк замялся. – В общем, там некоторые вещества, что препятствуют порче мяса. Но сразу говорю, сырым это есть нельзя. Виктория, не затруднит ли вас поставить на плиту чайник? Нам нужен кипяток.