Встану рано на рассвете, руки к солнцу протяну, и пойду я к пруду. Там, в пруду, рыбки плещутся воде, утки прячутся в камышах, где-то там утки крякают. Эхом разнеслось, далеко распространился крик утиный, а в густой дымке старая ива скрылась. Только слышно, как скрипит, и стонет, старая ива.

Пришла весна, проснулись поля и скинули они снежное покрывало себя. Ещё не просохла земля, но уже рвётся душа спахать эти поля, где росла пшеница и рожь. А по весне мы снова как всегда засеем эти поля. И будит колосится в поле пшеница и рож, и за шумят на ветру эти колосья, а в помощь им верных друзей солнца и дождя. А нам лишь останется их ждать, когда зёрна колосьев созреют, и выйдут в поля комбайнёры, и срежут эти колосья, и выбьют зерно, и смелют муку, и много будит вкусного хлеба у нас, к столу.

Рыжий лес с листвой прощался. Ветер лужи морщил, листья падали с деревьев, только у елей платья зеленели. Белка шустрая проворная поддеревьям скачет. Видно, белка в дупла прячет свой запас. Значит, знает белка шустрая, что зимою очень голодно и холодная стужа или мороз не согреют, не приголубят, снега белого напустит, и запасы, что по осине ею, отыщутся с трудом.

По осени летел клин уток, не расстрелянных. Прощайте осенние холода! Лететь мы ещё можем туда, где золотой закат, где птичье голоса звучат, как сладкий сон, где дуют тёплые ветерок. Живётся там раздольно, сытно и уютно, но жгучий тоской из нутрии к родным просторам. Тянет их опять лететь. И вот по весне мы видим клин уток нерасстрелянные, летящих к родным краям. Но что же мы видим? Что клин уток изрядно уже поредел.