И все же кое-какая деятельность до сих пор оживляет городские переулки. Марван шагает вдоль рядов мастерских и лавок, где медники упорно стучат деревянными молотками. Здесь они, как и прежде, все еще делают медную посуду, сохраняя лишь лучший товар и расплавляя остальное, чтобы зря не загромождать прилавки. Чуть поодаль старик без устали торгуется из-за молитвенного коврика, хотя вряд ли его купит. Торговец коврами, сидя на горке подушек, терпеливо кивает, но не снижает цену ни на грош.

Молодая дева в чадре, поспешая за матерью, украдкой бросает взгляд на муэдзина, тот хмурится…

Каждое утро Марван смотрит на город новым взглядом и восхищается тем, что со вчерашнего дня тот остался неизменным. Катастрофа не изменила ничего. Даже нищие и грабители со всеобщего молчаливого согласия не оставили своих занятий. Все происходит так, словно город, зная, что он обречен, приготовился вновь и вновь переживать день перед своим исчезновением - как дворцы, упрятанные джиннами из сказок в бутылку.

Дойдя до площади, где находится главный колодец, наполненный очень холодной водой с привкусом железа, Марван останавливается, опираясь на посох. Здесь есть четыре места, куда он может пойти выпить чаю - четыре одинаковые террасы под навесами из коричневого холста. В течение дня муэдзин посидит на каждой, руководствуясь настроением или обстоятельствами, но он должен тщательно выбрать, какую из них он почтит своим присутствием первой.

Его наметанный глаз оценивает сидящих на террасах посетителей, сразу опознавая каждое лицо. Вскоре он принимает решение. Ничто не выдает его внутреннего беспокойства, когда он проходит через площадь, кивком приветствуя остальных посетителей, и усаживается на корточки на выцветший коврик.

Полог неба вздымается медленными волнами, которые умирают концентрическими кругами вокруг минарета. Марван, дуя на горячий чай, создает на поверхности жидкости похожую рябь, так что эти постоянно меняющиеся узоры выдают течение времени.

Те, кто здесь сидят, редко поднимают взгляды к небесам. Желая измерить уплывающие в прошлое часы, они даже не пытаются расшифровать буквы извилистого алфавита, начертанные на зеркальной глади озера. Как и их предки, они доверяют клепсидрам или песочным часам либо подсчитывают удары своих сердец. Они уже достигли того возраста, когда все оставшееся им время легко уместится между сложенными ковшиком морщинистыми ладонями - прежде чем навсегда просочится между пальцами. Выпитый ими за долгую жизнь чай подобен могучей реке, набухшей после дождей, а чай, который им осталось выпить, уместился бы в лужице. Так стоит ли волноваться из-за того, что озеро времени продолжает высыхать?

Среди них муэдзин выглядит подростком. Он молчит и слушает, приберегая слова для времени молитвы. Если что-либо и будет сказано о Зоре, он услышит это, когда придет время.

И все же неизменный порядок событий дня оказывается нарушен. Через площадь к ним идет мужчина, его быстрые шаги, возможно, маскируют самоуверенность, которой он сам не ощущает.

Хотя мужчина ему незнаком, Марван остро чувствует некую связь между ним и собой. Он неторопливо разглядывает незнакомца, прекрасно сознавая, что и тот оценивает его.

Черные блестящие волосы, короткая бородка, прикрывающая щеки, высокая фигура, закутанная в полосатую ткань, - все выдает в нем жителя побережья, человека из другого племени, вполне возможно, даже неверующего. Он вышагивает, наклонив голову, словно несет на плечах бремя скорби, тяжелое как мир. Несомненно, он был путешественником, остановившимся переночевать в городе, когда разразилась великая катастрофа, и теперь ему некуда уйти. После несчастья лишь немногие оказались в таком же положении; те, кто оставил семью, решив поискать удачи в чужих краях, уже вернулись домой, к прежней жизни. Судьбу двух заблудившихся туристов горожане устроили быстро. Однако незнакомец не относился ни к одной из этих категорий.

Муэдзин инстинктивно ощутил к нему недоверие. Его пальцы стиснули лежащий на коленях посох, спина напряглась. Незнакомец достиг террасы и прошел между замолчавшими старейшинами, не удостоив их взглядом. Его глаза буравили Марвана, с трудом сдерживаемая решимость кривила губы. Лицо превратилось в резной обломок застывшей лавы, и лишь руки, покрытые сеточкой из тысяч мельчайших шрамов, казались способными на нежность.

- Ты муэдзин Марван?

Марван кивнул, сознавая, что все разговоры вокруг прекратились. Он хлопнул в ладоши, заказывая чай, и указал пришельцу на свободное место рядом. Тот отказался от приглашения.

- Я хочу поговорить с тобой наедине.

- Куда торопиться? Присядь, выпей с нами чаю.

Мужчина неохотно присел на корточки. Выглядел он молодым, но глаза его не имели возраста. Глубоко прячась под темными бровями, они блестели подобно сапфирам из Ормуза.

- Спасибо. Меня зовут Надир.

- Ты не из нашего города.

То было не порицание, а утверждение.

- Я пришел из деревни на берегу моря. Там я был ловцом губок на лодке моего дяди.

- Здесь нет губок. Ты не думал наняться учеником к какому-нибудь из наших мастеров, чтобы зарабатывать на хлеб и приносить пользу? Мы не можем себе позволить кормить тех, кто ничего не дает взамен.

Сидящие вокруг старейшины одобрительно хлопнули ладонями по бедрам. Надир метнул в них гневный взгляд:

- Чтобы найти работу, я не стал дожидаться твоего совета, муэдзин. Я рассказчик.

Марван наклонил голову:

- Уж больно ты молод для такого серьезного ремесла… Ты довольствуешься пересказом баек, которыми обмениваются на ярмарках, или же стараешься направить сердца людей к Богу, как это делаю я, вплетая фразы в ковёр нравственности?

- У меня нет иной цели, кроме как развлечь тех, кто меня слушает. Отпущенного нам времени осталось так мало, что морали и нравственности теперь самое место среди мусора на берегу усыхающего озера.

- Ты говоришь как неверный!

- А с какой стати мне смягчать слова? Или ты полагаешь, что остается хотя бы малейший шанс, что они станут ошибочными? - Надир повернулся и указал на молчаливых слушателей: - Я даже завидую тому, как вы упрямо не признаете очевидного. Всего через несколько лет свод озера опустится на наши головы. Чтобы выжить, нам придется горбиться. Потом мы согнем колени, станем ползать на четвереньках, а затем и на брюхе, уподобившись самым мерзким тварям - и все это лишь бы растянуть последние секунды жизни в высыхающей луже. Мы будем вынуждены пройти в обратном направлении путь, который проделали наши предки - они когда-то выползли из моря, а теперь до самого горького конца ползать будем мы. А вы… вас к тому времени уже здесь не будет. Ведь вас устраивает, что вы можете пить мелкими глоточками оставшиеся вам часы жизни и цепляться за иллюзию, будто мир и после вас останется неизменным.

Я же исчезну еще до конца отпущенного мне срока, подобно остальной Вселенной. Ничто меня не переживет.

- Не смей произносить такую ересь, неверующий! Аллах бессмертен.

- Теперь моя очередь пожать плечами. Вы просто не думаете о смерти, как думаю о ней я… Не хотите ли послушать одну из моих историй?

Давным-давно некий бог, правивший в пустыне, решил стать бессмертным. Он вдохнул жизнь в горсть песчинок, просеяв их между пальцами, и превратил их в армию строителей и воинов. Указав им на горизонт, бог сказал:

«Постройте вокруг меня несокрушимую стену, потом еще одну, а потом еще одну. Окружите меня лабиринтом, секрет которого не будет ведом никому. Завершив каждую из стен, поставьте на них стражников, дабы Смерть не смогла до меня добраться».

И его приказ был исполнен. Горизонт, заслоненный высокими стенами из металла и камня, казалось, подползал все ближе и ближе. Бог решил каждое утро измерять периметр ограждения, которое защищало его и делало своим пленником, подсчитывая нужное для обхода количество шагов, дабы измерить продвижение работы.

В первый день он насчитал семь тысяч шагов. На следующий день столько же. Неделю, месяц и год спустя это число не изменилось.