Ближе к ночи Челеб поднял мужчин.
Все ждали, кому он вручит уздечки - тому и на дело идти. Две уздечки Челеб вручил своим, третью - помедлив в задумчивости - протянул Шкурину.
- Хорошая ночь вас не ждет, - сказал он. - Женщины помнут перины без вас.
А ночь благоприятствовала краже - робкие с вечера облака в ночь расстелились по всему небу, нависали низко, тяжело дыша на засыпающую землю. Жаль только, дождь не выпал. Был бы дождь, смыл бы следы.
Пришла пора помолиться небесному помощнику.
- У тебя Николы Угодника нет, - сказал Челеб равнодушному к своей участи Шкурину. - Иди в шатер, на моего помолишься!
Цыган молитв не знает, поэтому к Угоднику обращается с простыми просьбами, знает, что Угодник не может ему отказать, обещал ведь цыганам в краже лошадей помогать.
Шкурин молился иначе. Шкурин явно читал какую-то молитву. Челеб с удивлением вслушивался в слова этой молитвы, потом похвалил:
- Спаси меня от сети ловчей - это хорошо. Научишь людей, когда обратно вернетесь. Только одного ты не сказал - сколько коней надо взять! Точнее говори, сколько коней?
- На три уздечки взять хороших коней. Я с тобой, Никола, обязательно поделюсь, выжги мне солнце глаза, если обману!
- Вот так, - удовлетворенно сказал Челеб. - Почти настоящий цыган!
Подождал, когда конокрады скроются в ночи, распорядился, не повышая голоса:
- К их возвращению мы должны уже быть на колесах.
И пошел по табору, глядя на то, как готовятся его обитатели к утреннему бегству.
6.
Нет, не будем мы рассказывать, как цыгане воровали лошадей!
Каждый себе может представить, засунь он себе уздечку за пазуху, поближе к сердцу, лихорадочно трепещущему в ожидании воровского счастья. Ночь тому свидетель, лягушки, что квакали важно в ближнем пруду, да ленивые и глупые собаки, которые только делали вид, что они сторожат хозяйское добро.
Зато три лошади - два жеребца и сивая кобыла - появились в цыганском стане. Да лошади на загляденье - и ребра не торчат, и гривы ухожены, а черные губы лошадей, несомненно, сахар знали и белые сухари.
Знатка затерла специальным составом хозяйские тавро, поверх них наложили свои, таборные, а справки о покупке лошадей давно грели душу Челеба, с фиолетовыми печатями, с росписями важных лиц - оставалось только клички указать, приметы заполнить да дату покупки проставить. Хорошие справки, и стоили они дорого. Челеб их в Дарни-це покупал у директора конезавода имени Берии.
А табор уже уходил по степным дорогам, терял свои следы в лужах степных буераков, и плыл вслед табору горьковатый запах серой полыни. Только коршун, парящий в выцветших небесах, видел, куда движется табор, но не мог никому рассказать о том. Хорошо бежали запряженные кобылы, и длинноногие стригунки с гордыми шеями покорно рысили следом в надежде на скорую остановку.
- А ты молодец, - сказал Челеб сидящему рядом Шкурину. - Хорошие слова о тебе говорили.
- Не велика наука - с уздечкой по свету гулять, - махнул рукой тот.
Челеб промолчал. Цыган много не благодарит. Тот, кому надо сказать добрые слова, сам все понимает. Есть такие, что хотят от тебя услышать добрые слова, а есть и такие, что любое твое слово будет им не в масть, сами они про себя все знают. Да и обидно ему было за ремесло. Это только кажется, что украсть лошадь легко. Но мало к ней подобраться, мало уздечку надеть, ты еще должен понимать, что у каждой лошади есть свой норов, иногда такой скверный, что легче лягушку заставить воровать сметану из погреба, чем непокорную лошадь сдвинуться с места. Но вслух он ничего не сказал. А чего спорить? Азов близко, расставание неизбежно. Нет ничего хуже обиженного человека. Уйдет Шкурин из табора, так пусть хоть слов недобрых не копит на языке. Тем более, что многим в таборе он пришелся по душе. Располагал Шкурин к себе человека, а это черта важная, просто жизненно необходимая для любого, кто пробует плетью обух перешибить. Это вам не игрой в миракли[14] душу успокаивать. Вслух бы Челеб этого никому не сказал, но нравился ему этот несуетной человек, который был из породы тех волков, что, будучи голодными, никогда не станут грызть сосновое бревно.
- А ты, я вижу, сам бездомный, - ухмыльнулся Шкурин.
Челеб внимательно посмотрел на него и прикрыл веки, давая разрешение продолжить разговор.
- Кибитка твоя, - сказал Шкурин. - Не живешь ты в ней, хозяин. И два твоих сундука на другой повозке едут. И перины ты на чужой повозке хранишь. Так не бывает.
- И что же надумал? - спросил Челеб. - Разве ты так хорошо знаешь цыганскую жизнь, гаджо?
- Заглянул я туда вчера, - небрежно сказал Шкурин. - Не хватайся за кнут, только глянул одним глазом. Я на него, а он на меня, значит. Давно он с вами едет?
Челеб демонстративно шумно почесался.
- Вот за что не любят чужаков, - сказал он. - Любопытства в них много, порой из-за него они сами на нож лезут. Разве тебе не говорили, что лишние знания полны печали и укорачивают и без того очень маленькую человеческую жизнь?
- Не пугай, - сказал Шкурин. - Для зверинца катаете? Не похоже, зверинец хозяйскую хату не занимает. Я в твои дела не лезу, но больно страшная зверюга у тебя там кантуется. Кто ты для нее? На брата или дедушку она явно не тянет.
- Тебе-то что? - с досадой сказал Челеб, удрученный тем, что посторонний проник в тайну табора.
Летний день длинный, дорога нетороплива и томительна, располагает к разговорам. Постепенно исчезла неприязнь, и вот уже Шкурин сидит, пусть в чужих сапогах и поддевке, но свой, почти свой, и тянет поделиться с ним сомнениями, раз уж что-то он знает.
- И разговаривает? - не поверил Шкурин.
- Внутри меня, - сказал Челеб. - Словно сам с собою говорю.
- Так это не вы идете, он, значит, вас направляет, - сообразил собеседник. - А как же воля, которую вы перед всеми наружу выставляете, которой гордитесь больше всего?
- Это с дедов пошло, - сказал Челеб. - Не нам ломать. Договор такой, понимаешь?
- Хотел бы я знать, чем они ваших предков купили, - пробормотал Шкурин. - И давно вы их так возите?
- Двести лет без малого, - сказал Челеб. - А ты думал, мы таборную жизнь лишь для своего удовольствия ведем?
