– Сила – в умении выжидать, мой князь, – как всегда вкрадчивым полушепотом втолковывал ему его наперсник, единственный друг и советник Кисан.

Он был чуть старше князя, всю жизнь сопровождал Игоря, очень редко говорил первым, но всегда был готов к ответу на любой вопрос своего господина. Худенький, ловкий, отлично владеющий мечом, а еще лучше – ножом, он постоянно был где-то рядом, но где именно, определить было затруднительно. Кисан быстро освоил уменье возникать тогда, когда он вдруг требовался князю или когда Игорь попадал в затруднительное положение и, по мнению Кисана, нуждался в его помощи. Перевести неприятную тему разговора, что-то подсказать, отвлечь или принять на себя чужое раздражение.

И еще он обладал редкой способностью ничего не выражать своим взглядом. Всегда одинаково непроницаемым, даже если говорил с Игорем. Никакие чувства никогда не отражались в его бледно-голубых глазах.

В конце концов именно его осторожные намеки превратили физически ощутимую пустоту в ненависть. Мало заметную и почти неслышимую, как негромкие слова самого Кисана.

Так пустота внешняя сложила душу его, неторопливо, день за днем вкладывая в нее очередную горькую песчинку. Песчинки давили друг на друга, тяжесть их возрастала, и под гнетом этой тяжести песчинки превращались в гранит. Камень не очень стойкий, но очень мрачный, почему его так много на кладбищах и так мало в садах.

А пустоту внутреннюю он вскоре научился заполнять сам. С неутомимой помощью Кисана и пригожих, понятливых мальчиков, поскольку девочек юный князь безотчетно побаивался с детства, смущался в их присутствии, мучился от этого смущения, а потому и ненавидел его причину.

Вот уж кто неукоснительно соблюдал законы власти, столь своевременно подсказанные Сигурдом князю Олегу! Соблюдал, точно следуя букве и радуясь, что может применить закон, в котором сам конунг Олег не нуждался, всегда исходя не из правил, а только из сложившихся обстоятельств. Эти законы власти были постепенно, с детских лет внушены Игорю Кисаном, но так, что Игорь всегда гордо считал их собственным открытием. Сигурд сумел выявить их, подсказал великому князю, и они завертелись в голове Олега, когда он начал думать о будущем, в котором его не будет, а потому некому окажется соотнести эти законы с жизненными обстоятельствами. Олег был убежден, что Игорь станет упрямо руководствоваться правилами, не умея или не желая управлять. Он всё время подспудно думал о своем преемнике, почему и оценил эти законы в простом, детском, удобном для ребенка изложении Когда Ольга подрастет, она должна будет запомнить каждое слово, чтобы вовремя воспользоваться противоядием.

Такое противоядие существовало в лице Сигурда, сына Трувора Белоголового и воспитанника самого Рюрика. Когда-то Рюрик взял с Сигурда жестокую клятву по-собачьи служить его сыну Игорю. Охранять, помогать, предостерегать, защищать и умереть ради Игоря и его детей. Детей, но не внуков: Олег знал эту клятву наизусть и не переставал удивляться, как же предусмотрительный и весьма недоверчивый Рюрик не вспомнил о внуках Игоря, принимая суровую даже для варягов клятву Сигурда. Но – он не озаботился о них, и это в известной мере развязывало руки следующему поколению соперников и тайных врагов всего Рюрикова рода.

По крайней мере одна мечта Олега сбылась – Неждана и Сигурд полюбили друг друга, сыграли добрую свадьбу и родили уже двух девочек. Но будет, будет у них наследник, будет, в этом Олег не сомневался, потому что этот наследник в мечтах представлялся ему великим залогом справедливости. И справедливость эта в конце концов обязана была восторжествовать, ибо кровь, пролитая Рюриком, вопиет о возмездии.

Князь Игорь, обидно ограниченный в правах и возможностях, окруженный пустотой со всех сторон, об этих надеждах Олега знать не мог, но чувствовал, как чувствует зверь, что его поджидает опасность, неизвестно, правда, за каким именно поворотом, а потому предпочитал жить прямолинейно, никуда не сворачивая. Быстро и точно исполнял повеления великого князя Олега, молча присутствовал на советах Княжеской Думы (если, конечно, к нему своевременно приезжал гонец с повелением присутствовать), а в особенности любил собирать недоимки со второстепенных славянских поселений. Но если никуда не звали и ничего не приказывали, сидел сиднем в отведенной ему усадьбе, окруженный любезными ему отроками. А вот женщин – в особенности молодых – в усадьбе почти не было.

Зато был Кисан. Надежда и опора.

Сигурд редко бывал в усадьбе своего подопечного. Каким-то образом Игорь сумел создать такую обстановку, что его первый боярин предпочитал появляться в усадьбе по возможности нечасто и задерживался ненадолго.

– С души воротит? – спросил Олег.

– Отроки слишком наглые.

– Укороти.

В то время Игорь еще не полностью растратил запас детского восхищения перед знаменитым воином и воспитанником собственного отца, но Сигурд вопреки совету Олега не стал «укорачивать» его отроков именно потому, что чувствовал: этого запаса хватит ненадолго. Вместо строгого разговора с внушением он уговорил Игоря поехать на охоту. Тот немного поупрямился и согласился, и они поехали вдвоем, каждый со своей свитой. И если сопровождение Сигурда азартно помогало своему господину загонять и преследовать добычу, то отроки князя Игоря только путались под ногами. Вот тут-то и свершилось главное: Игорь пристрастился к охоте, а в помощники отныне отбирал не по пригожести, а по охотничьей страсти.

Игорь никогда не видел Ольги. Когда приглашал навестить ее Сигурд, он угрюмо отказывался, когда приглашал Олег – сказывался больным.

А время шло. Воинственные русы не могли долго сидеть без привычных грабежей, дружина начала ворчать, и Олег, разгневанный упрямством кривичей, постоянно задерживающих дани, повелел наказать своенравных. Сложись подобное ранее, до тяжких Олеговых дум, он бы, по всей вероятности, просто поехал в Смоленск сам, поговорил бы с хорошо знакомым ему безвольным князем Воиславом, пляшущим под боярскую дудку, и дело бы уладилось само собой. Но часто ставшее навещать его дурное настроение оказалось плохим советником: мало того что он послал примучить кривичей самого нерассуждающего исполнителя – своего друга детства воеводу Зигбьерна, он еще сказал в крайнем раздражении:

– Чтоб им впредь неповадно было!

Старательный Зигбьерн не только в пух и прах разнес дружину князя Воислава – он привез его в оковах в Киев на суд самого Великого Киевского князя.

– Я соберу дань, – бормотал донельзя перепуганный таким оборотом дела князь Воислав. – Дай мне две недели, великий князь!..

– Хватит!.. – рявкнул Олег, с утра бывший не в духе. – Ты неспособен управлять собственным народом, князь Воислав, и я отменяю твою власть в Смоленске. Это слишком важная перевалочная пристань, от нее зависит вся торговля по Великому пути.

– А что же будет со мной?..

– Живи в своих поместьях, но в городе не смей более появляться без моего дозволения, если не хочешь угодить в заточение. Отныне править городом Смоленском будет мой наместник.

Так один из самых заметных славянских князей, наследственный вождь могучего племени кривичей, всегда помогавший русам во всех их предприятиях, старательно соблюдавший все договоренности о ремонте судов после волоков князь Воислав решением Великого Киевского князя был лишен племенной власти И славянские князья затаились, понимая, что это – только начало прямого захвата не только их земель, но и их власти.

Князь Воислав безропотно последовал в ссылку, а через три дня после его отплытия из Киева к Олегу примчался встревоженный воевода Ставко, бывший дружинник конунга Олега, сумевший благодаря собственной отваге, решительности и распорядительности стать воеводой русов.

– Прошу тебя, мой конунг, сними опалу с князя Воислава. Он всегда помогал нам, он верный друг, его не в чем упрекнуть. Славянские вожди очень обеспокоены твоим решением, вече шумят…

– Замолчи, воевода!

– Не могу, мой конунг, уж не гневайся. Я – славянин, нас много, и если завтра…