Шайба быстро пробежался взглядом по комнате, затем выкрикнул:
– Двуха, чини бардак, мы тут проездом! Забирай белобрысую пилотку, у тебя на неё два часа осталось. Дубок, а этих туристов на крюк и к батарее, – Шайба указал на нас с Барбосом.
Затем Шайба указал на пилота Пашу:
– Этого мутанта в мешок и к потолку. Банан, командуй дальше сам, а я пока отмою и переодену нашу стюардессу Яну.
Шайба взял своей вонючей лапой за тонкую белую шею Яну и увел стюардессу за угол дверного проема, громко захлопнув за собой дверь.
«Двуха» – мерзкая огромная татуированная тварь потащил блондинку Анжелу в приоткрытую дверь соседней комнаты. Та упиралась, визжала, брыкалась ногами. Её мини–юбка задралась по самый пояс. Двуха заметил это, хлопнул ладонью по оголившемуся заду Анжелы.
Золотовласой стюардессе удалось воспользоваться тем, что в пылу своей азартной похоти, Двуха на секунду растерял ловкость. Шлёпая Анжелу одной рукой, он ослабил хватку. Теперь блондинка висела только в одной лапе этого неудовлетворенного бандита. Сильно поцарапав его татуированную голову, Анжела повернулась чуть боком и, благодаря смещению центра тяжести, выпала из руки Двухи, рухнув на пол. Полуголая она пыталась уползти подальше, нерешительно выбрав первое направление, кажущееся на тот момент удачным. Двуха был возбужден словно дикий бык. Ему надоело потешать публику. Игра в кошки мыши закончилась. Он уже не был настроен на ласковые шлепки розовых попочек. Удушающим приемом он схватил свою жертву, приподняв в воздух, уволок в соседнюю комнату.
Так они исчезли в соседнем помещении, откуда продолжали раздаваться звуки силы и принуждения.
Второй двухметровый отморозок – «Дубок», был снаряжен по последнему слову военного дела: чёрный кевларовый бронежилет поверх серой термокуртки со средним по длине рукавом, тактические часы с солнечной батареей. На поясе два разных по длине ножа. Единственное, что выбивалось из общей картины – это тёмно–зеленые брюки для мотокросса с интегрированными в ткань чашечками наколенников.
Дубок считал, что любые безнаказанные деяния, которые он совершает, угодны всевышнему, в этом у не было никакого сомнения. Он лишь инструмент бога, иначе он не мог объяснить, то, что более шести месяцев он находился в разных бандах Улья и в ста процентах случаев переживал остальных соучастников. Он всегда выживал. Дубок не считал нужным делится этой информацией с другими, в этом не было смысла. Зачем метать бисер перед свиньями, которые его не переживут.
Пилот Паша стоял перед Дубком в растерянном состоянии, не было и намека, что он будет сопротивляться. Дубок провел в воздухе рукой, совершая лишь ему одному понятный жест и молниеносно нанес Паше удар ногой в район колена, после которого пилот подкосился, падая к полу. Большой волосатой рукой Дубок ударил в челюсть Пашу, но немного промахнулся, попав в губы, с брызгами крови, выбитые зубы вылетели изо рта бывшего пилота. Третий удар пилот получил в солнечное сплетение. Двуха пнул стоявшего на коленях пилота с такой силой, что звук хрустящих костей раздался эхом в помещении. Пилот упал, сложившись пополам. Дубок взметнул обе руки вверх, словно перед стадионом зрителей, чествовавших его победу.
Ну а Банан одним ударом отправил в нокаут сначала Рому, а затем отключил вторым ударом Гену Барбоса…
Через неопределенное время Ромка очнулся пристегнутым наручниками к батарее. Рядом в таком же положении находился Гена Барбос. Пилот висел в двух метрах от них. На его голове был мешок из–под картошки, руками он был пристёгнут к потолку, ноги болтались в воздухе. Паша был еще жив, он едва подергивал ногами…
Рома до этого не испытывал таких эмоциональных перегрузок, не подвергался панике. Этот раз был исключением. Тревога и страх настигли, как удар молнии. Сначала вспышка, затем оглушающий гром не дающий услышать ни чего другого. В Роме вспыхнуло чувство глубокой несправедливости. Ужасающей, вселенской, непостижимой несправедливости – Этим военным я ни чего плохого не сделал. За что они так с нами? Как такое произошло?
Дыхание неконтролируемо учащалось. В груди не хватало места воздуху, Роме жгло легкие, жар и огонь вырывались из горла, ушей, носа. Он крутил головой пытаясь найти того, кто бы мог помочь исправить эту катастрофу, того, кто остановит это гнусное насилие. Рома покрывался потом. Пришло осознание безнадежности, от этого чувства было больно и тошно, словно от укола в головной мозг. Затем укол сменился кувалдой, больно бьющей с каждым ударом сердца.
Рома вновь заговорил сам с собой, говорил он вслух или про себя, в этом он не отдавал себе отчёт:
«Нет…помощи не будет, её просто неоткуда ждать! – липкий, всепоглощающий страх плавно, как танк продавливал его душу. Проезжал, пытаясь задавить массивными гусеницами, – А вдруг я ускользну, отсижусь под ним. Да, он проедет и навсегда исчезнет из моей жизни, – звенела в голове последняя надежда, – Страх исчезнет, нужно просто сжаться, сильно, до размера маленького рисового зёрнышка или до кусочка пластилина, размером в спичечную головку, стихия пройдёт мимо, а я просто закачусь в угол, спрячусь от зла и страха, – опустошение, дыхание Ромы успокаивалось… – Это всё? Я смирился и сдался? Со мной тоже так можно, с любым человеком МОЖНО?! Запугать? Вырвать из тела душу! Выдрать её крючком страха, оставив мясную тушу, безнадежную тушу, ибо что человек без духа? Что он такое? Кто он такой, когда душа отравлена болью, страхом и беспомощностью? Даже не туша – а ветошь, – голова холодела. Она была, словно набита ватой. Отупение… зубы начали сжиматься. Они сжимались всё сильнее и сильнее. Ярость животного ором вырвалась из его пасти, – Смерть, смерь! Я убью Вас всех! Буду рвать на куски, а потом распинаю ногами по вонючим углам этого подвала!»
Рома вырывался, дергался, упираясь ногами в стену. Упирался ногами. Железные наручники до боли сжимали запястья его рук: «Мне не нужны пальцы, мне не нужны руки! Я убью Вас без них! Перегрызу ваши поганые глотки своими зубами! – яростный взгляд и пенные слюни летели в сторону врага, – Для вас, падлы, у меня нет больше страха, для таких сволочей у меня есть только ярость!»
На каждую вторую секунду Рома рывками дёргал руки, вкладывая все силы, пытаясь высвободится. Раз, два – Рывок, раз два – Рывок…
«Пусть я останусь без рук, пусть со сломанными пальцами, теперь ваши трупы – это моя цель! Моя надежда. Лучше ненависть, чем страх!»
Амплитуда движений учащалась, он дергал и дергал, руки жгло всё больше и больше. По рукам потекли капли крови. Рому накрывала обжигающая боль, но это боль была правильная. Он решил приберечь этот пожар для врага. Снова рывки. Рук он уже не чувствовал, распухшие культи пульсировали болью. Ещё рывок…
Щелчок – это звено цепочки, соединяющее два кольца наручников, лопнуло, порвалось.
Он ринулся на врага, он был уверен, что перегрызет им глотки…
Рома ворвался в комнату, где сидели Банан и Дубок. Он еще стремительнее ускорился в их сторону, но тут произошло странное, ноги Ромы, онемели обе сразу от пальцев до пояса. Рома секунду неконтролируемо переставлял их, они были словно желейные. В итоге Роман Усольцев потерял равновесие и позорно шлепнулся на пол.
– Смотри–ка, развязался турист, – произнес за спиной Романа, спокойный Шайба.
«Как большеголовый тут материализовался? Его же не было в подвале». На эти вопросы Рома не получил ответа.
Большеголовый Шайба спокойно поднял Ромку и усадил за стул.
– Поговорим? – предложил Шайба, – Только давай без истерик и соплей, а конкретно, по–взрослому!
Рома мотнул головой, он был готов на хитрость и подлость лишь бы перехитрить и покарать гадов
– Пацаны, на шухере постойте или коньяка идите попейте, короче, сами придумайте себе занятие. – сказал Шайба, не двусмысленно намекая чтоб все их оставили наедине с Ромой.
Когда все вышли, Шайба – главарь вонючей банды продолжил:
– Парниша, ты тут громкие слова кричал, меня от дел отвлек. Ну давай, рассказывай, чем ты не доволен? Я б сам тебе рассказал, что тут происходит, но через пару часов проще будет показать, чем травить перед тобой баланду. Будь так любезен, напомни, за что ты нас убить собирался? Ответь на моё любопытство – потирая щетину, спросил Шайба.
