Пока я чистила овощи, периодически звонила то маме, то папе. Но никто не отвечал. Лишь бесконечно долгие гудки тянулись в течение минуты.

Я всеми силами отгоняла от себя нехорошие мысли. Включила радио, слушая мамину любимую волну. И в какой-то момент увлеклась готовкой настолько, что стала подпевать популярному треку. Тревога покинула мысли. Не зря говорят, что если хочешь перестать думать о чём-то, то нет лучшего средства, чем занять себя чем-нибудь.

Но время шло, а никто не возвращался. Ужин был готов и уже начал остывать. Я с тревогой посмотрела на часы, показывающие восемь вечера, и снова набрала отца. Потом маму. Потом снова и снова, по очереди набирала их номера. Но всё без толку.

И вот, когда отчаяние практически накрыло меня настолько, что я готова была ринуться к соседям, и узнать, не знают ли они что-то, входная дверь открылась. В прихожую вошёл папа.

Я собиралась накинуться на него, обругать за то, что не предупредили и заставили меня так сильно поволноваться. Но его вид остановил меня. Я так и замерла в прихожей с раскрытым ртом и обиженным выражением на лице.

– Пап? – Спросила, сама не зная, что хочу узнать.

Лицо папы осунулось. Он будто постарел на несколько лет. Одежда вся грязная, мокрая. С неё стекала вода на пол и под папой потихоньку собиралась небольшая лужица.

Помню, я тогда с досадой подумала, что придётся мыть полы…

Знала бы я, что это была самая мелкая из предстоящих проблем.

– Дочка, – прохрипел надломленным голосом мой папа.

Следователь, видевший разное на своём веку. Человек, которого ничего не могло сломить. Это напугало меня до жути. До дрожи в коленях. И я уже тогда на подсознании понимала, что не хочу слышать то, что он мне скажет.

– Иди ко мне, дочка. – Тихо попросил папа, протягивая ко мне слегка подрагивающие руки.

Но вместо того, чтобы подойти к нему и спросить, что случилось, я лишь покачала головой из стороны в сторону, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.

– Где… Где мама? – Произнесла единственное, на что у меня хватило сил.

Сердце колотилось где-то в горле. Дыхание спирало в груди, я не могла сделать полноценный вдох. Руки оледенели от волнения. А время будто остановилось.

Папа молчал. Казалось, он не отвечал мне целую вечность.

И, наверное, лучше бы не отвечал. Лучше бы всё оказалось просто сном. Плохим. Ужасным. Но сном. Всего лишь сном.

– Мамы больше нет, – казалось, эти слова он едва смог выдавить из себя. По щекам отца с поросшей на них густой щетиной потекли беззвучные слёзы.

Я застыла посреди прихожей, с диким ужасом глядя на папу. Я не понимала, о чём он говорит. Как это мамы больше не может быть? Она же не… Она не…

Нет!

Осознание накрыло меня не сразу. Мозг будто всеми силами противился, не хотел обрабатывать информацию. Не хотел принимать реальность.

Такого просто быть не может! Моя мама… Улыбчивая, добрая, всепонимающая… Самая-самая! Она не могла…

– Нет! – Выкрикнула я. Громко. Сильно. Со всем гневом и болью, что охватили моё тело. – Нет! Она не могла… – Я так и не могу закончить фразу. Ни мысленно, ни вслух.

Папа сделал это за меня. Поднял уставшие, наполненные болью, и непонятной мне тогда злостью, глаза, и сказал:

– Она умерла, Дана. Её больше нет с нами. Сердечный приступ, разрыв перикарда. Врачи не успели спасти. И не смогли бы.

У мамы были проблемы с сердцем. Об этом знали все близкие, поэтому мы берегли её, как зеницу ока. И старались не волновать лишний раз.

Я упала на пол, не выдерживая груза, что свалился на мои плечи. Плечи шестнадцатилетнего подростка. И плакала. Плакала так сильно и горько, как никогда раньше.

Даже потом на похоронах я не плакала так сильно, как в тот день.

Папа подошёл ко мне, присел рядом и утешающе гладил меня до тех пор, пока рыдания не прекратили сотрясать грудь. Пока у меня совсем не осталось сил плакать. И вообще думать.

Я ненавидела весь мир. Но разве я могла кого-то винить? Разве кто-то виноват в том, что у мамы не выдержало сердце?

Так я считала до тех пор, пока спустя год не нашла в папином кабинете архивное дело. Мамино. На неё напали. Пытались ограбить. Жаль только, что я не успела узнать имена этих ублюдков. Папа вернулся с кофе в руках раньше. Бросил его на стол. Оно разлилось на пол некрасивым пятном, но я ничего не замечала. Ничего, кроме дела, которое он отобрал, и которое теперь покоилось в его руках.

– Отдай! Или скажи, кто они? Назови имена! – Требовательно крикнула я.

– Жить местью – это не то, чего бы хотела твоя мама, Дана. Забудь о том, что ты тут видела. Забудь. Об. Этом. Тебе ясно? – Твёрдо, по-военному отчеканил он.

Злость обуяла меня.

– Но ведь ты живёшь ей! Иначе этого дела бы не было.

– Разговор окончен, Дана. – Сурово заявил отец.

Я решила согласиться с отцом сейчас, чтобы потом вернуться и обрыскать его кабинет самой. В его отсутствие.

Поэтому я лишь согласна кивнула.

Видимо, отец слишком хорошо знал свою дочь, потому что, пробравшись в его кабинет тайком, я ничего не нашла. Я перерыла всё. Вот только дело Антонины Стрельцовой пропало. Как сквозь землю провалилось.

И даже комната отца в доме оказалась пуста.

Я до последнего не могла смириться. Но время шло, а пользы от моей злости и ненависти к тем незнакомцам, из-за которых я потеряла мать, не было. Только стала плохо засыпать по ночам и снизилась успеваемость по учёбе.

Еще полгода я пыталась что-то разузнать, но отец не был бы самым лучшим в своём деле, если бы не мог держать информацию в секрете. Особенно от своей дочери.

Мне ничего не оставалось, кроме как забыть обо всём. Как и просил мой папа. Но я – дочь своего отца. И я поклялась себе, что обязательно узнаю, кто совершил преступление, отобрав у меня маму. Не сейчас, так когда-нибудь.

И если я узнаю, что они не понесли справедливое наказание, я приложу любые усилия, чтобы эти ублюдки оказались за решеткой.

***

Лёгкий ненавязчивый перебор по гитарным струнам, доносящийся со стороны поляны, заставляет меня вынырнуть из тягостных мыслей.

Удивительно, но присутствие Власа больше не тяготило меня. Поспособствовало этому то, что он мне помог, или общая тайна – не знаю. Но факт остаётся фактом. Обычно я не позволяю себе погрузиться в свои мысли так, что не замечаю ничего вокруг. Но в итоге, я шла за Дементьевым всю дорогу. Так, словно полностью ему доверяю.

Вздрагиваю от странного чувства и даю себе мысленную затрещину.

Нашла, кому доверять, Дана! Еще около часа назад ты хотела придушить его голыми руками. А теперь разводишь демагогии на тему доверия к Демонам?

Типичная женщина.

Мысленно фыркаю, сосредотачиваясь на пространстве вокруг себя. И вовремя. Как раз в этот момент мы покидаем пределы леса, выходя на поляну, освещенную пламенем, исходящим от костра.

Видимо, все разбрелись, кто куда, потому что на поляне сидят от силы десять человек. Даже Лидия Михайловна куда-то испарилась, предоставив студентам немного времени наедине друг с другом перед сном.

По центру от костра я замечаю восемь человек, сидящих на покрывале кругом. Они заливисто смеются и во что-то играют. Чуть вдали от них сидит тот самый гитарист, мелодию которого я слышала, выходя из леса, и обхаживает Нину, нашу старосту. Та мило смущается, слегка склонившись к парню.

Я смотрю на всю эту идиллию, от которой внезапно становится тошно, зная, что где-то там, в лесу, воркуют Марго и Дан. Кривлюсь и собираюсь уйти в корпус, чтобы лечь спать, но меня останавливает голос Власа:

– Может, останешься?