Снова короткая пауза, потом ответ, на полном серьезе.

– Мне кажется, для этого нет никаких оснований, если только один из нас не испытывает чувства, что ему еще какое-то время не хочется видеть другого. Я думаю, иногда такое случается. Вы чувствуете что-то похожее, Джейк?

– Дайте-ка мне подумать, – сказал я рассудительно и тоже немного помолчал. – Мне кажется, вы абсолютно правы, когда ставите под вопрос валидность социальных условностей, вроде этих самых промежутков времени между визитами, поскольку нельзя не признать одного непреложного факта, а именно: все они в конечном счете не имеют никакого рационального обоснования. Но из этого не следует, что если некая вещь не имеет рационального обоснования, то она лишена всякой ценности. И нужно иметь в виду, что отказ от условностей, даже самых идиотских, всегда заключает в себе некий риск – вы можете вдруг оказаться во власти беспричинного чувства вины, просто потому, что условности склонны оставаться условностями. Возьмем, к примеру, привычку пить пиво за завтраком, или ездить ночью на красный свет, или совершать адюльтер с одобрения вашего собственного мужа, или практиковать эвтаназию…

– Вы смеетесь надо мной? – спокойно спросила Ренни, как если бы ее интересовала исключительно информативная часть ответа.

– Как вы догадались?

– Знаете, мне кажется, что в большинстве случаев один человек высмеивает другого потому, что ощущает неудобство от несовпадения взглядов и не знает при этом, как взгляды этого другого можно опровергнуть. Он чувствует, что должен знать, но не знает, и вместо того чтобы признаться в этом самому себе, вникнуть в проблему и найти убедительные возражения, просто смеется над аргументами противной стороны. Это слишком легко – смеяться над аргументами. И – я так чувствую – к вам это в немалой степени относится, Джейк.

– Ага. Вот и Джо говорил то же самое.

– Вот теперь вы точно надо мной смеетесь, правда?

Я был полон решимости не позволить миссис Ренни Морган еще раз поставить меня в дурацкое положение. Это было и впрямь несложно.

– Послушайте, я буду сегодня у вас и съем этот ваш обед. Я приеду в шесть часов, после того как вы уложите детей спать, я ничего не перепутал?

– Но ни я, ни Джо – мы не хотим, чтобы вы приезжали, если вам самому не хочется, Джейк. Вы должны…

– Погодите минутку. А почему вы не хотите, чтобы я приезжал, если мне этого делать не хочется?

– Что?

– Я спросил, почему вы не хотите, чтобы я приезжал, если мне этого делать не хочется. Видите ли, единственным вашим основанием для отказа от обычая выжидать должный промежуток времени между визитами была бы следующая позиция: социальные условности, может, и необходимы для поддержания стабильности на уровне тех или иных групп, но не являют собой необходимости абсолютной, и в особых ситуациях – если они препятствуют достижению поставленных вами целей – вы можете не принимать их в расчет. Другими словами, вы же собираетесь заполучить меня сегодня к обеду не ради социальной стабильности, а просто потому, что мы все вроде как этого хотим. То есть социальная стабильность вас в данном случае не интересует. Затем предположим, что вашей целью является еще один разговор и у вас есть все основания предполагать, что я, буде все равно окажусь у вас, приму в нем участие, вне зависимости от того, хотел я к вам ехать или нет – а что, большинство гостей так и делают, – и в таком случае вас никак не должно интересовать, хочется мне к вам ехать или нет, поскольку ваша цель достигается в любом из вариантов.

– Вы опять надо мной смеетесь.

– Ну уж нет, так просто вам от меня не ускользнуть. Дело не в том, смеюсь я над вами или нет. Вы уходите от вопроса.

Тишина.

– В общем, так: я приезжаю на обед к шести часам, хочу я того или нет, и если к этому времени у вас не будет готов ответ на мой последний довод, я все скажу Джо.

– Дети ложатся в половине седьмого, – сказала Ренни с едва заметною ноткой обиды в голосе и повесила трубку. Я отправился обратно в кресло и качался еще полных сорок пять минут. Время от времени я улыбался, сам не знаю чему – никакого конкретного чувства эти улыбки не выражали. Я просто несколько раз себя на этом ловил, вроде как в тех случаях, когда, прогуливаясь в одиночестве, я часто ловил себя на том. что повторяю рассудительнейшим тоном и не соблюдая при этом никакого ритма: Пепси-кола в точку бьет; двенадцать унций; вам везет, – сопровождая движение губ наморщиванием лба, застенчивым эдаким подергиванием уголка рта и, время от времени, быстрым движением правой руки. Прохожие часто принимали меня за человека, с головой ушедшего в решение серьезнейших проблем, и порой, когда я оглядывался на кого-нибудь из них, прошедших мимо, я и его ловил на вороватом быстром пассе правой рукой – он пробовал жест на вкус. В пятнадцать минут пятого позвонил доктор Шотт и подтвердил мое зачисление в штат Государственного учительского колледжа Вайкомико на должность преподавателя грамматики и основ композиции с начальным жалованьем 3200 долларов в год.

– Мы, знаете ли, – сказал он, – не платим столько, сколько платят в больших университетах! Просто не можем себе этого позволить! Но это не означает, что мы берем на работу кого угодно! У нас тут, честно говоря, нечто вроде закрытого клуба, и мы приняли вас на работу, потому что – нам кажется – вы разделяете наши чувства насчет важности нашего труда!

Я заверил его в том, что да, и в самом деле разделяю, а он меня в том, что он во мне и не сомневался. Я был не в большом восторге от необходимости преподавать еще и основы композиции, то бишь сочинения – в мои планы входила одна лишь предписательная грамматика, – но Доктор велел мне найти работу, и я решил соглашаться на все.

К дому Морганов я подъехал в половине шестого, безо всякой видимой на то причины. День все-таки обрел свою погоду, я был покладист и тих. На лужайке перед домом Джо и Ренни лениво перебрасывались футбольным мячом, хотя, по правде говоря, было жарковато. Увидев меня, они не выказали особого удивления,

– наоборот, даже обрадовались и пригласили присоединиться.