Серафима Яковлевна протянула внучке мелочь:

— Саша, поди купи два мороженых, пока мы с тётей Тоней поговорим.

Около лотка с мороженым стояла небольшая очередь. Розовое платьице Саши мелькнуло в водовороте людей, она встала в конец очереди и тут же заговорила с девочкой впереди себя.

— Такая болтушка! — Серафима Яковлевна сияла от гордости.

Я посмотрела на неё вопросительно:

— Это дочка Лены?

— Лены. — Она помолчала. — Я не верила, что чудеса случаются, но они есть. Я ведь наш с тобой разговор на остановке помню от первого до последнего слова. Я тогда уже неживая была — для любой матери пьянство ребёнка, да ещё дочери — конец света. И в Бога я тогда не верила. Ходила, молилась, а не верила.

— И что потом?

Серафима Яковлевна откинулась на спинку скамейки и глубоко вздохнула.

— Ишь, сирень-то как цветёт! — Она взглянула на меня. — А потом к нам в окно залетел дрозд. Это уже в начале лета было. Заму и весну Ленка пила без просыпу, и вот в июне, как сейчас помню, было двадцать второе — день начала войны, утром в стекло кто-то тук-тук-тук. Гляжу — птица. Я испугалась, говорят, примета плохая. Взяла полотенце, отогнать, а Ленка голову с подушки поднимет и говорит: — Не трогай, это ко мне его душа прилетела.

— Чья, — говорю, — душа? Что ты мелешь?

А у неё глаза после гулянки были мутные и вдруг стали ясные, как льдинки.

— Ничего ты, мама, не понимаешь! Это он на меня посмотреть хочет.

А меня такое зло взяло — снова её пьяный бред слушать, прямо прорвало:

— Не знаю, про кого ты говоришь, но пусть полюбуется, как ты колодой с разбитой мордой под столом валяешься. Пусть порадуется! Наверное, и сам такой.

Она аж подпрыгнула:

— Что ты, мама, да он в рот не берёт! Даже свои фронтовые сто грамм друзьям отдаёт. — Она замолчала и совсем тихо исправилась: — Отдавал. — А потом размахнулась и стукнула кулаком по столу, так что посуда подпрыгнула: — Капли больше не выпью. Ради его памяти.

— Я думала, пообещает не пить, а там до первой рюмки — сто раз уже через то проходила. Но нет. Неделю из дома не выходила: тряслась, завывала, головой об стенку билась, но выдержала. — Серафима Яковлевна смахнула со щёк слёзы и улыбнулась. — Ну а потом у нас другая жизнь началась, словно бы в комнате свет включили. Лена пошла работать на завод сперва рабочей, потом её в бригадиры выдвинули, а нынче уже мастер цеха. Замуж вышла, Сашку, вон, родила, — она кивнула на внучку. — Назвала в честь того, любимого, что на фронте погиб.

— Бабуля, я купила эскимо, а оно тает! Дай мне платок.

У подбежавшей Саши на носу красовалась шоколадная крошка, которую она пыталась слизать языком. Одно эскимо она успела распечатать, а второе опасно качалось в её руке, готовое вот-вот шлёпнуться на землю.

— Саша! Ты же девочка! Разве можно себя так вести?

Достав носовой платок, Серафима Яковлевна вытерла внучке нос и встала:

— Рада была тебя повидать, Тонечка. Ведь то, что я тогда тебе выговорилась, мне очень помогло. А птичку ту, я уверена, мне Бог послал. А кто ещё? Больше некому.

Под взглядом бабушки Саша протянула мне эскимо в серебристой обёртке и чинно попрощалась:

— Всего хорошего. Заходите в гости.

Подаренное мороженое требовало немедленного съедания. Я откусила холодную сладость и подумала, что для моего поколения мороженое навсегда останется самым доступным послевоенным лакомством.

Мороженое, кажется, что оно было всегда. Но это не так.

Тележки с мороженым выкатились на улицы Советского Союза благодаря наркому продовольствия Анастасу Микояну. В 1936 году он подписал указ, согласно которому мороженое следовало сделать массовым продуктом питания, выпуская его по доступным ценам из расчёта по пять килограмм мороженого в год на душу населения.

Сказано — сделано, но как? Технологи разводили руками. Страна трудно и долго оправлялась от Гражданской войны, отдавая предпочтение тяжёлой промышленности. И нарком лично поехал в Америку закупать новое оборудование, а уже через год на улицы Москвы вышли продавщицы с деревянными ящиками, где на льду лежали первые советские брикеты мороженого. Под стать белоснежному товару продавщиц одели в белые халаты и белые косынки.

Детей приходилось тащить к лоткам чуть ли не силком:

— Мама, я не хочу укол. Я боюсь тётю доктора.

Страх испарялся мгновенно, едва на язык ложилось восхитительно взбитое мороженое из чистейшего первосортного молока. Это была любовь с первого укуса на всю жизнь.

Вскоре фабрики по производству мороженого заработали в Ленинграде, Харькове, Севастополе, Киеве, Ялте, Полтаве…

За качеством следили очень строго, и малейшее отклонение от нормы считалось браком. Не перестали выпускать мороженое и во время войны. Вскоре после снятия блокады в Ленинград пришла первая партия мороженого из Ярославля.

— Мороженое! Настоящее мороженое! Вы только подумайте! Без карточек!

Люди смотрели на лотки как на чудо, внезапно вынырнувшее из полузабытой мирной жизни.

Его продавали по коммерческой цене по пятнадцать рублей за вафельный стаканчик, но разве можно мерять деньгами пусть крошечную, но частичку победы над врагом?

О судьбе Лены я узнáю от Серафимы Яковлевны через много лет, а пока заканчивался последний военный год, чтобы в двенадцать часов ночи часы начали отсчитывать новую послевоенную эру, в которой конечно же исчезнет несправедливость и все советские люди навек станут друг другу братьями, без деления на верных ленинцев и врагов народа, на верующих и атеистов, на горожан и деревенщину. По крайней мере я твёрдо в это верила и с радостью вместе с детьми готовилась к новогоднему празднику.

— Антонина Сергеевна, Наташа совсем не умеет петь. Я говорила ей, чтобы она не кричала, а она не слушает и всё равно кричит! — Пионервожатая Кира Ярцева возмущённо свела брови и указала на худенькую девочку, едва сдерживающую слёзы.

Я посмотрела на высокую шестиклассницу Киру и потом на маленькую первоклассницу Наташу.

— Не умеет петь — и не надо. Мы нарядим Наташеньку ёлочкой, и она прочитает стихи о ёлке. Согласна?

Повеселевшая Наташа закивала головой, так что по плечам запрыгали косички.

Кира в раздумье надула губы и взяла карандаш:

— Хорошо, тогда я Наташу из хора вычеркиваю.

Мне нравилось, как ответственно Кира относится к порученной работе пионервожатой для октябрят.

Всего в нашем классе было шесть октя брятских звёздочек — в каждой звёздочке пять человек, по числу лучиков. Звёздочками руководили пионервожатые из старших девочек.

Предновогодняя суета весёлым вихрем носилась по школе. Младшие классы на уроках труда клеили цепочки из обрезков бумаги для украшения ёлки. Завхоз Николай Калистратович вырезал огромную картонную звезду на макушку ёлки и раскрасил её красной краской для вёдер на пожарном щите.

Старшеклассницы мастерили костюмы для спектакля. Учительница музыки с «артистами» репетировала роли. Ещё предстояло дать концерт для родителей и сходить на завод поздравить наших шефов. И, конечно, все школьницы от мала до велика ждали новогодних подарков.

Мы в учительской тоже гадали о содержимом заветных подарков Дедушки Мороза. На вопросы про подарки завхоз таинственно щурился, но молчал. Единственное достижение нашей разведки заключалось в слухах, что жена Николая Калистратовича спешно шьёт бязевые мешочки по числу учениц. Костюмы Деда Мороза и Снегурочки тоже держались в секрете, но я ухитрилась мельком увидеть наряд Снегурочки из марли, покрашенной в голубой цвет и обсыпанной блёстками от побитых ёлочных игрушек. Красота необыкновенная.

Над моим образом злой старухи Вьюги — обидчицы пионеров и октябрят — я работала максимум полчаса, соорудив себе рубище из бязевой простыни с приклеенными по ткани крупными снежинками из клочков ваты. Получилось вполне симпатично.

Накануне меня опять вызывал Роман Романович подписывать новогоднее поздравление нашим шефам — коллективу завода «Серп и Молот». Несколько раз глубоко вздохнув, я подумала, что пора менять свой красивый почерк на каляки-маляки и спать спокойно.