— Ты меня в школе видел? — догадалась я.

— Ага. Я в мужской во втором «А» учусь. А вы у малявок?

Я поправила полотенце, перекинутое через руку:

— Не у малявок, а у первоклассников. Ты в прошлом году таким же был. А учителя самые обычные люди, которые как все остальные едят, пьют и спят, а не только тетрадки проверяют да оценки ставят.

По-моему, Энка мне не поверил.

Прямо напротив моей комнаты жили муж и жена Алексеевы. Когда бы я ни выходила в коридор, за дверью Алексеевых немедленно раздавались осторожные шаги и шорох, словно кто-то приникал к замочной скважине. Долго гадать, кто там, не приходилось, потому что сам Алексеев возвращался с работы около пяти часов вечера. За сорок лет своей жизни он успел нажить внушительный животик, туго выпиравший из полотняного френча с двумя отложными карманами на груди. Облик Алексеева дополнял пухлый портфель коричневой кожи, формами повторявший живот хозяина.

Как объяснила мне Галя, глава семьи Леонид был большим человеком — товароведом на стройбазе. Галя знала про всех и всё и охотно делилась сведениями при каждом удобном случае.

— А стройбаза это что? — сама себя спросила Галя и сама себе ответила: — Стройбаза это дефицит. Я вон хотела подоконники покрасить, так пришлось к соседу на поклон бегать. Ни краски, ни кисточек, ни досок каких, про обои я даже не упоминаю — ничего нет! Весь жилой фонд после блокады едва не в руинах, всем стройматериалы надо. А где их взять?

Я подумала, что мне тоже не мешало бы покрасить подоконники и какой-нибудь фанеркой залепить кусок выломанного паркета, но клянчить к соседу точно не пойду. Пусть будет как будет, мне приходилось жить в гораздо худших условиях. Правда, довелось ночевать и во дворцах с витражами в каминном зале и наборным паркетом из ценных пород дерева.

Жена Алексеева Лиля не работала. Хорошенькая блондиночка в кудряшках, она была значительно младше мужа и повадками старательно изображала обиженную девочку с наивным взглядом голубых глаз. Я неизменно видела её в атласном жёлтом халате до пят и с малиновыми губами, накрашенными в любое время дня и ночи. Не знаю, чем Лиля занималась днём, потому что готовить ей не приходилось — Леонид приносил с работы тугие свёртки то с жареной курицей, то с рыбой, то ещё с чем-нибудь вкусным, пахнущим на всю квартиру забытыми запахами сытного довоенного времени. В общем, я поняла, что от безделья Лиля шпионит за соседями, впрочем, без всякого злого умысла.

Справа от Алексеевых жил инженер Олег Игнатьевич. Из общего ряда комнат его жилище выделялась прочной дубовой дверью со старинной латунной ручкой и неглубокой нишей в стене, где Олег Игнатьевич пристроил вешалку и калошницу, на которой стояла пара новеньких чёрных калош, выстланных изнутри синей байкой. С Олегом Игнатьевичем я встречалась в основном по утрам, когда он галантно пропускал меня вперёд в ванную. Изредка сосед появлялся в кухне, чтобы поставить на примус эмалированный чайник с розочкой на боку. Я заметила, что около него неизменно возникала Галя и начинала суетиться по хозяйству, невзначай кидая на Олега Игнатьевича короткие заинтересованные взгляды. Я не отношу себя к сплетницам, но в коммунальной квартире вся соседская жизнь видна, как яблоко на тарелке, и я уверена, что меня точно так же обсуждают со всех сторон и подмечают, во что я одета и чем занимаюсь. Правда, дома я в основном занималась школьными тетрадями и редко выходила из своей комнаты.

Не знаю почему, но на ум пришёл день возвращения в Ленинград, разговор с женщиной про Новодевичье кладбище и могилу генеральши Вершининой с изваянием Спасителя. Наверное, причиной воспоминаний послужила гроза, перемешавшая вместе небо и землю. Могучая стихия за окном напоминала о наступлении Первого Украинского фронта подо Львовом, когда снаряды артподготовки ложились так кучно, что линия горизонта багрово пламенела в клубах чёрного дыма, превращая день в ночь. От воя и грохота закладывало уши. Над головой чередой шли самолёты. С двумя флажками в руках я регулировала бесконечный поток машин, и от прохождения колонны танков земля под ногами ходила ходуном. Потная гимнастёрка намертво прилипла к спине, а пятки в армейских сапогах горели, словно ошпаренные в кипятке. Я стояла на посту уже восемь часов подряд, а колонны всё шли и шли. Мне казалось, что время замедлило бег и остановилось.

Непонятно откуда вдруг около меня возникла маленькая старушка, по брови закутанная в платок. Сначала я почувствовала лёгкое прикосновение к рукаву, как будто кошка тронула лапой.

Чтобы я расслышала слова, старушке приходилось кричать и вставать на цыпочки.

— Дочушка, я тебе помидорок принесла. Мабудь ты целый день не евши стоишь. У меня в хате небогато, возьми хоть помидорок.

— Мне некогда есть, бабуля. Да и паёк у нас хороший, армейский. И хлебушек дают, и кашу, и тушёнку.

Взмахом руки я перекрыла движение слева и подняла зелёный фонарь, пропуская на перекрёсток полуторки с солдатами.

— Дочушка, возьми, — настаивала старушка. — не побрезгуй. Не обижай старуху.

В тех местах Советскую армию жители не ждали. На построении командир роты довёл до личного состава, чтоб передвигались только группами и не отлучались из расположения части. По войскам ходили слухи о зверствах «лесных братьев» и о том, что им помогают целые деревни местных жителей.

— Встретят ласково, напоят, накормят, а утром не проснёшься. — Капитан обвёл взглядом наш строй и подвёл итог: — Еду брать категорически запрещаю! Были случаи отравления.

Бабуля смотрела на меня выцветшими глазами, похожими на болотную воду, и не верилось в отравленные помидоры или ещё какую-нибудь диверсию. Наверное, она угадала мои мысли, потому что заторопилась:

— Ты не бойся, доченька, я своя. С Донбасса я, из Луганска. У меня тут муж и дочка… — она запнулась, — были. Теперь одна я. Прогоните гадов, если жива останусь, то пойду обратно в Луганск. Хочу в свою землю лечь.

Бабуля поставила к моим ногам холщовую котомку с помидорами и отошла на обочину. В просветах между тучами пыли и дымным маревом я увидела у неё в руках икону. Со своего места я могла разглядеть только золотистый нимб в верхней части тёмной доски. Выставив икону как благословение, бабуля замерла, и я могу поклясться, что, проезжая мимо, водители сбрасывали скорость.

Я не особо стремилась подружиться с соседями по квартире за отсутствием времени, чтобы ходить к кому-то пить чай или болтать о всякой ерунде за мытьём посуды. Мне вполне хватало общения на работе. Знакомство с коллегами, дети, родители — я наслаждалась каждой минутой, проведённой в школе, и не хотела делить её на апельсиновые дольки.

Меня завораживали скрип мела по доске и напряжённая тишина, когда ученицы старательно выводили карандашами в тетрадке свои первые буквы, больше похожие на каракули. Мне нравились особая школьная тишина гулких коридоров во время урока и шумная суета переменок со строгими дежурными-старшеклассницами с красными повязками на рукавах. Школьницей я обожала дежурить, чувствуя себя почти учительницей.

Наверное, так остро радость от работы чувствуется только после войны или тяжёлой болезни, когда внезапно понимаешь, что выздоровел и возврат к пережитому ужасу больше не грозит. И ещё, стыдно признаться, но то, что каждый день я надеваю платье, а не гимнастёрку, заставляло меня смотреться в осколок зеркала и улыбаться глупой улыбкой счастливицы, вытащившей лотерейный билет с главным призом.

В первую неделю учебного года я, как положено по должности, начала посещать учеников и знакомиться с их семьями. Напротив фамилии Вали Максимовой в журнале посещений стоял восклицательный знак, и я пошла к ней к первой. При знакомстве Валя сказала, что ни с кем не живёт. Я видела, как жадно она ест завтрак в школьном буфете, и то, что в любую погоду кутается в потёртую вязаную кофту, из которой успела вырасти. Из её усталого, недетского взгляда проступало семейное неблагополучие, в котором мне надлежало немедленно разобраться.