— Куда? Зачем? — он явно нервничает. — Аделия, не расшатывай мою и без того шаткую нервную систему.

Спускаюсь по лестнице и подхожу к ним с Настюшей.

Дочка сидит в детском кресле и ест свой завтрак, частично размазывая его по столу. Ромка пристроился рядом, рассказывает ей что-то. Дочка то смеется, то хмурится, лепечет только нам понятные слова.

Картина умилительная. В груди тут же начинает щемить, а в животе сразу становится тепло. Если бы не беременность, уже из-за этой картины я бы хотела еще детей от Волкова. Он оказался очень хорошим отцом. Постоянно участвует во всем, помогает, играет с дочкой, кормит ее, не гнушается сменой подгузника.

Целую Рому в загорелую скулу, чмокаю дочку.

— Волков, ты становишься невыносим, -— закатываю глаза. — Скажи, это потому что стареешь, да?

— Сейчас у меня получишь, ясно тебе, негодница? — тянется шлепнуть меня по попе, а я взвизгиваю и прыгаю в сторону, смеюсь.

— Ну ты чего, Ром, — возвращаюсь и с улыбкой обнимаю его за плечи, заглядываю в лицо. — Мне нужно кое-что докупить на свадьбу. Сейчас за мной заедут Соня, Аня и Таня, и мы быстренько сгоняем в торговый центр.

— Четыре девушки не могут сгонять по-быстренькому в торговый центр. Это противоестественно, — усмехается он, и я смеюсь.

Ну да, это я загнула. Тем более за свадебным платьем.

Едем с девчонками и ожидаемо тратим на магазины целый день. Но самое главное — я подбираю себе красивое платье. Струящееся, обтягивающее грудь, но свободное в талии, с разрезом до середины бедра.

Платье тут же отпаривают и приводят в порядок.

Наутро Ромка уезжает вместе с Настюшкой на виллу к своим родителям, а мы с девчонками собираемся в нашем доме. Вокруг нас летают феечки, колдуя над макияжем и прической.

Атмосфера легкая и веселая. Девчонки пьют шампанское и заметно пьянеют. Летят шутки, приколы.

Невольно я сравниваю это утро со сборами на свою предыдущую свадьбу. Тогда отец нанял распорядителя — настоящую цербершу, которая вообще никого не пускала ко мне.

Она следила за тем, чтобы меня плотно затянули в корсет, чтобы волосы были собраны в идеальный зализанный пучок, а макияж был безупречным.

Я помню, как Соня хотела ко мне прорваться, а та не пускала ее. Боже, какие глупости! Как будто я президент в окружении толпы охранников.

Тогда все было очень тяжело, потому что я понимала: Рома меня не любит и вряд ли когда-то полюбит. Он никогда не обращался со мной плохо, не грубил, не ругался. Но иногда мне хотелось, чтобы он хоть как-то проявил свои чувства, пускай даже негативные.

Тогда я шла на свою свадьбу как на заклание. Будто сейчас семнадцатый век, а я бедная сиротка, которую выдают замуж за знатного вельможу. Меня тогда ломало, корежило. Помню, как устроила Соне истерику, и она даже предлагала мне сбежать с собственной свадьбы:

— Сонечка, как бы я хотела, чтобы меня любили! Чтобы дышали мной! Как бы я хотела хотя бы раз в жизни, хотя бы ненадолго узнать, каково это — быть любимой, — слезы катятся по идеальному макияжу.

Соня меня притягивает к себе и я плачу, пачкая ее красивое платье.

— Поначалу, как только отец ухватился за организацию свадьбы, я пыталась воззвать к Роме. Ну не может же ему быть безразлична собственная свадьба? А нет, оказалось, еще как может. В итоге я решила, что раз ему ничего не надо, то и мне тоже. Будь что будет, и гори оно все синим пламенем! Господи, Соня… Знаешь, сколько весит это платье?! Двадцать килограммов! Это самая настоящая обуза! «Подарок» моего отца и напоминание о том, что я нелюбимая дочь. А Рома? Сонь! У меня даже обручального кольца нет, понимаешь?! Он попросту забыл про него.

Соня гладит меня по голове, и я потихоньку успокаиваюсь.

— Дель, давай сбежим? — предлагает она.

— Куда? — спрашиваю устало.

— Да куда угодно! Ты свободный человек. Умница и красавица. Не пропадешь. Найдем тебе работу, жилье. И плевать на всех! И на отца твоего неадекватного, и на жениха безразличного.

Качаю головой, выравниваю спину и поднимаюсь на ноги.

— Нет, Соня. Это моя ноша. И я понесу ее.

— Дель, — трогает меня за плечо, — может, ну ее, ношу эту твою?

— Знаешь, Сонь, мама всегда говорила мне: «Что бы ни случилось, держи лицо». Она будто знала, что однажды такой день может настать. Я мастерски преуспела в этом искусстве.

И я держала его. И куда меня это привело?

Я настолько теряюсь в воспоминаниях, что не замечаю, как ко мне подсаживается Соня и смотрит на меня мягко:

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашивает меня с улыбкой на лице.

— О том, насколько отличаются эти две свадьбы? — говорю сдавленно и обвожу взглядом гостиную.

Таня наливает в бокал шампанское и заставляет визажиста его выпить. Та смеется, обещает нарисовать панду на лице. Татьяна веселится и уверяет ее, что не против.

Аня пляшет под веселую музыку вместе со свой дочерью Златой.

— Я думаю, теперь у вас совершенно точно все будет прекрасно, — искренне произносит Сонечка. — Ромка уже знает?

— Мне кажется, он догадывается, — усмехаюсь я.

Полагаю, Рома понимает — что-то происходит, но что именно, не знает. С каждым днем он все тоньше чувствует меня. Настраивается полярностью на каждую мою смену настроения.

Через час за нами приезжает машина и отвозит на частный пляж. Тут очень красиво: скалы, мелкий белый песочек. Мы не особо заморачивались насчет организации и украшений, ведь природа сама по себе — лучшее украшение.

Пока Рома стоит у импровизированного алтаря, Соня поправляет мне макияж, потому что, пока мы ехали сюда в лимузине, ржали как дурочки, и у меня потекла тушь.

— Ой, — она смотрит мне за спину. — Здравствуйте.

Соня тут же сбегает, а я оборачиваюсь. Передо мной стоит отец. Я вообще очень редко видела его в таком виде — обычные бежевые льняные брюки и легкая рубашка с коротким рукавом. Мне кажется, он даже спит в костюме.

— Привет, пап, — выдавливаю улыбку, ожидая нападения.

Но отец улыбается уголками губ:

— Здравствуй, дочь, — произносит теплее, чем обычно.

Неужто его сердце передо мной оттаяло?

Отец смотрит мне за спину, где стоит Ромка, и хмыкает беззлобно:

— Что, решила дать второй шанс?

— А надо было выйти замуж за одного из твоих престарелых партнеров? — сразу же лезу защищаться.

Отец склоняет голову набок и хмурится:

— Я что, совсем отбитый — выдавать тебя замуж за этих мудаков?

Шокированно открываю рот:

— То есть… ты никогда не собирался?

— Ну, — мнется, — я хотел породниться с Волковыми, а среди них все парни нормальные, отдать дочь за одного из них не страшно и не стыдно. О других речи никогда не было.

Отец говорит искренне, я знаю. Он никогда не врет, предпочитает правду.

— Ты прекрасно выглядишь, — кивает мне и протягивает руку, чтобы я взяла его под локоть.

Вообще-то, мы это не оговаривали, я планировала сама выйти к Роме, но если отец хочет вести меня под венец, кто я такая, чтобы отказываться?

Беру его под руку. Он говорит:

— Что шрам свела — молодец.

Закатываю глаза. Хочется застонать.

— Отец!

— Ну что «отец»?! — возмущается он. — Красивое лицо — и испорчено шрамом. Настька расти будет, вопросом начнет задаваться: что не так с мамой и почему на нее так пристально смотрят другие.

— Она бы не задавалась этим вопросом, — мягко улыбаюсь, находя дочку взглядом. Настюша сидит на руках у своей бабушки, моей мамы, и пытается сорвать у той бутоньерку с руки. — Дети, знаешь, ли любят своих родителей несмотря ни на что. Неважно, изъян внешний или внутренний. Мне ли не знать.

Отец медленно поворачивается и смотрит на меня внимательно. Выдавливает болезненную улыбку. Я вижу, что он хочет что-то сказать. Я даже догадываюсь что. Но, видимо, у него не хватает сил. Или решимости. Или мужества.

Но глаза… там гораздо больше. В них читается вся правда и целое море раскаяния.