— Спорно, — усмехаюсь невесело.

Волков сжимает губы в тонкую линию, явно желая продолжить спор, но с усилием останавливает себя.

Наконец у меня звонит телефон, и я прошу:

— Выйди, пожалуйста, я хочу поговорить с мамой.

Рома кивает и, не сопротивляясь, покидает палату, а я разговариваю с мамой. Диалог получается скомканным, все больше она щебечет о том, как счастлива, что у нас с Ромой будет сын (я понятия не имею, с чего вдруг она решила, что это будет мальчик), все меньше внимания уделяет расспросам о моем самочувствии.

Четко ощущаются приоритеты. Наследник Волковых — супер. Мое состояние — ну такое себе. Второстепенное и не слишком интересное явление.

Едва я прощаюсь с матерью, как звонит сестра:

— Майка! — выдыхаю я.

— Делечка! — слышу всхлип в трубке.

— Ну приехали, — усмехаюсь и журю ее по-доброму: — Еще одна рева-корова.

— Мама только что рассказала мне! Ужас какой. Ты как, Дель?

— Жива, практически здорова. Ушибы, травмы, но ничего критичного, — то, в каком состоянии находится мое лицо, я не упоминаю намеренно.

— Дель, мама сказала, что тебя сегодня переводят в клинику Волковых. Можно я заеду вечером? Папа вернется только завтра, а я очень соскучилась по тебе.

— И я по тебе, Маюш. Приезжай, конечно.

Болтаем с сестрой, а после под белы рученьки меня выводят на улицу к карете скорой помощи. Рома постоянно рядом, не отходит ни на шаг, и это начинает порядком бесить.

Особенно когда я ловлю на себе его жалостливые взгляды.

Знаю, что выгляжу еще хуже, чем вчера. Синяки начали менять цвет, и я стала превращаться в один большой баклажан. Да и рану на лице обработали сегодня зеленкой, поэтому я вся как светофор на ножках.

В клинике распоряжается всем Рома. Тут как тут его мать, Виктория Сергеевна, которая при виде меня бледнеет и хватается за сердце, будто видит привидение.

Все это начинает меня злить. Я не хочу жалости, я не хочу излишнего внимания. Я просто жду, чтобы закрыть дверь и остаться в одиночестве со своей гудящей головой. Эта чрезмерная жалость не делает мне лучше.

Вишенкой на торте становится прибытие Сони, которая тоже жаждет проведать меня. И снова все по кругу: охи-ахи и скрип моих зубов. Мне приходится приложить уйму усилий, чтобы не разораться прямо посреди коридора.

На удивление мне на помощь приходит Рома, который разгоняет всех.

— Так! — рявкает он. — Мама, Соня, на выход! Быстро!

Человек, абсолютно лишенный чувства такта, защищает меня и буквально силой выгоняет гостей, оставляя меня в палате в одиночестве. А я наедине с самой собой широко улыбаюсь, понимая, как сильно благодарна бывшему мужу.

Ромка возвращается, с шумом выдыхает и трет глаза. Улыбка сходит с моего лица, и что-то в душе начинает шевелиться. Он устал, скорее всего, не спал две ночи, переживает за меня. Ловко считывает мое состояние и лезет грудью на амбразуру, защищая от собственной семьи.

Ой, ну давай, Аделия, еще пожалей тут его! По головке погладь, приласкай.

Я только хочу съязвить, но Рома подходит к небольшому столику, нажимает кнопку на чайнике, дожидается, когда он закипит, делает мне чай с сахаром и ставит чашку на тумбочку рядом со мной.

Приносит пульт, кладет мне на одеяло. Отходит к окну и поправляет занавеску. Я понимаю, что он хочет остаться, но не может придумать ни одной причины для этого.

— Ром, — зову я, и муж резко оборачивается, — поезжай домой и поспи. Я никуда не денусь, и со мной ничего не случится.

Произношу это спокойно, иначе, я уверена, он снова заночует в коридоре.

— Дель…

— Иди! — настаиваю.

Рома кивает и вздыхает:

— Ладно.

Когда за мужем закрывается дверь, а после открывается снова и в нее заглядывает сестра, мне хочется позвать его обратно и попросить прихватить с собой Майю.

Видимо, теперь мне придется научиться жить с косыми, полными жалости, взглядами в свой адрес.

Глава 43. Уникальность

Рома

Мне сложно смотреть в лицо Аделии. Нет, дело не в том, что теперь его украшает уродливый шов, тянущийся от щеки к виску.

Дело в том, что смотреть на нее и выглядеть при этом не выдавать своих чувств с каждым днем становится все сложнее.

Моя жена всегда и во всем была идеальной. Просто картинка, нарисованная умелым художником. Ни малейшего изъяна, ни одной мелочи, которая бы портила эту картинку.

Сцепив зубы, я смотрю на нее максимально равнодушно, обрастая броней, которая не пропустит ни капли жалости. Я вижу, как Аделия реагирует, когда видит сочувствие в глазах окружающих. Особенно моей семьи, которая хочет ее поддержать, подбодрить, но делает только хуже.

Я запретил им приходить к Аделии, хотя бы на то время, пока она находится в больнице.

Единственный человек, который хоть как-то держался, — это Димка. Но его хватило на пятнадцать минут. А после он вышел из палаты и с силой растер бледное лицо, размазывая неискреннюю маску веселости.

— Это как-то можно исправить? — спросил он у меня шепотом.

Блять, такое ощущение, что моя жена резко стала каким-то фриком. Цирковым уродом.

Эй, блять! Она самая красивая в мире женщина! Была и остается. Похер на эту красную линию, которая расчерчивает ее лицо! Разве она что-то меняет?

Для меня — ничего.

Кроме того, что теперь она будет служить вечным напоминанием о моих ошибках и результатом неправильных решений. До гробовой доски буду винить себя в том, что случилось.

Нельзя было допускать той ситуации. Нельзя было отпускать ее в ночь. Но к чему теперь посыпать голову пеплом?

— Можно, — сухо отвечаю я Диме. — Если Аделия захочет исправить этот шрам, она это сделает.

— Конечно захочет! — возмущенно произносит Димка.

И вроде я понимаю, что он не со зла говорит все это. Но, сука, как же хочется врезать ему.

— Ты иди, Дим.

— Я сказал что-то не то? — он тут же хмурится.

— Просто иди, — отступаю назад.

— Твою мать, Ром, я же не это хотел сказать! — до него доходит. — Я просто предположил, что для нее, как и для любой женщины, важно отражение в зеркале. Но сейчас…

— Сейчас ты не делаешь лучше, Дим. Свали нахрен уже! — произношу со злостью.

Хочется разнести здесь все. Я с силой сжимаю кулаки, чтобы не наделать делов.

Дима говорит слишком громко, и мне кажется, что Аделия может услышать. Наконец он разворачивается и уходит, а я возвращаюсь в палату.

Деля поднимает на меня тяжелый взгляд.

— Не слушай его, — качаю головой. — Никого, блять, не слушай!

Кажется, этот разговор вынес меня сильнее, чем ее. Потому что Аделия спокойно сидит на небольшом диванчике и читает книгу.

— Забавно то, что мое лицо заботит их больше, чем меня, — она говорит это совершенно спокойно и беззлобно.

— Просто моя семья любит тебя, и им сложно контролировать свои эмоции.

Падаю рядом с ней и устало вытягиваю ноги.

— Можно подумать, ты легко контролируешь свои эмоции, — усмехается она.

— Можно подумать, для тебя это новость, — закатываю глаза.

Мы тихонько смеемся, а после Аделия серезнеет:

— Тебе не страшно от того, что стало с моим лицом?

Я пытаюсь подобрать правильные и тактичные слова, но получается откровенная хрень:

— Это ничего не значит для меня.

Аделия распахивает глаза.

— В смысле, для меня это ничего не меняет. Не меняет моих чувств к тебе. Мне жаль, что это все случилось с тобой, и я чувствую собственную вину за случившееся, но в моих глазах ты не стала выглядеть по-другому просто потому, что в тебе появилась новая изюминка.

— Изюминка? — в ее глазах смешинки. — Это шрам.

— Своеобразность.

— Рубец.

— Уникальность.

— Уродство.

— Исключительность!

— Волков Роман Артурович! Перестань щадить мои чувства и нарезать вокруг меня круги! — ахает она с наигранным возмущением.

— Волкова Аделия Виссарионовна! Ты носишь мою дочь! Я буду щадить твои чувства и нарезать вокруг тебя круги! — отвечаю ей тем же.