— Что? — раздраженно спрашиваю я.

— Ты мило морщишь нос, когда булавки втыкаешь в ткань.

Моментально краснею, и непонятно, от смущения или злости. Наверное, по большей части от смущения.

Я знаю, что когда я в потоке, я выгляжу не как одухотворенная красавица. Не-а. Я морщу нос, прищелкиваю языком, корчу рожицы и мычу под нос.

Герман опускает взгляд на мой эскиз. Пристально и задумчиво рассматривает его около минуты, и вновь смотрит на меня:

— Это для Афинки?

— Да, — тихо отвечаю я.

— А ты готова к тому….

— К чему? — перебиваю я Германа, намекая, что мне сейчас критика от него не нужна.

Я точно воткну булавку в него. Только надо решить, куда.

— Что все вокруг будут плакать от умиления, — отвечает Герман. — Ладно, я точно пущу слезу,а если она еще неожиданно мяукнет…

— А на штанишках будет съемный хвостик на кнопочке, — приподнимаю я подбородок. — Я еще такой же комплект сошью и для ее куклы, чтобы вообще всех на части порвать.

Глава 59. Любил неправильно

— Тебе бы тоже тогда не помешали ушки, — Герман смотрит на меня не моргая. — Раз Афинка — котенок, то ты у нас мама-кошка.

Все-таки вышло у Германа вызвать во мне глухой и сильный удар сердца в груди. Немного приподнимаю подбородок и протягиваю руку в желании забрать эмкиз:

— Давай сюда.

— Покажи еще, что есть.

Так и не моргает. Зрачки расширены, будто он под кайфом.

— Зачем, — стою с протянутой рукой.

— Мне интересно, Фиса.

— Мне работать надо.

— Работай, — кивает, — а я в уголке посижу и порязглядываю твои эскизы. За два года-то, наверное, ты много их нарисовала.

Это издевка?

Я напрягаюсь. Ухмылки нет. Герман вполне себе серьезен.

— Тут у меня только часть, Гера, — отвечаю я и лезу в ящик.

Мне бы его послать с криками, но вместо этого и вываливаю на стол ворох эскизов. Герман аккуратно складывает их в стопочку.

— А остальные где? — поднимает взгляд.

— Дома, — пожимаю плечами.

В молчании смотрит друг другу в глаза. Заявился, блин, посмотреть на мои картиночки и нервы потрепать?

Или ему правда интересно?

И почему мне сейчас так важно то, что он проявил любопытство к моей работе, к которой я его в последнее время сама не подпускала.

— Слушай, ты сейчас обидишься, — тихо начинает он, а я тянусь к подушечке с булавками.

Если обижусь, дорогой, то я в тебя булавку воткну. В предплечье. В глаз не буду, потому что глаза у Германа красивые, и я не хочу, чтобы он потом как пират ходил с повязкой на глазу. Хотя… ему бы пошло.

— У тебя полный бардак в эскизах, Фиса, — Герман вздыхает. — Ты как их хранишь?

— Как хочу, так и храню, — пальцы замирают на булавками.

— А как ты находишь то, что тебе нужно?

Я не признаюсь ему, что часть эскизов я обычно теряю и потом мне приходится по памяти их восстанавливать. Конечно, это раздражает, но как есть.

Часть старых эскизов вообще пропали.

— Ты мне решил лекцию прочитать о том, как важен порядок? — фыркаю. — Я и так знаю, Гера, это лекцию наизусть. Я Борису ее вечно читаю.

— И как? Слушает? — поднимает стопку эскизов.

— Когда накричу.

— Я на тебя не буду кричать.

У меня рука вздрагивает от шепота Германа, и по спин прокатывается волна жара. Растет напряжение, но это совсем не агрессия.

— Ты же мне не отец, чтобы на меня кричать…

— Но я бы тобой покомандовал, — обнажает зубы в хищной улыбке, — и… — делает паузу и через долгую секунду, — с удовольствием отшлепал бы.

Опять тишина, которая, кажется, аж искрит тонкими электрическими разрядами, что вырываются из нас.

Радует, что между мной и Германом сейчас широкий раскройный стол, который мешает моему бывшему мужу кинуться на меня с поцелуями.

Хотя…

Похоже, Герману нравится эта игра с пошлыми намеками и моими красными щеками.

— Отшлепал бы? — переспрашиваю я и кусаю Германа. — А Диану ты шлепал, м?

Это все из-за страха.

Я боюсь подпустить Германа к себе близко, потому что не хочу вновь получить от него удар.

— С Дианой мы разошлись, — зрачки сужаются. Кажется, я сбила игривый настрой. — Нет Дианы.

— Как и Алиночки, да? — я добьюсь того, чтобы он сейчас психанул и ушел.

Но Герман не психует. Я не вижу в глазах привычного для него гнева, который вспыхивал раньше, когда я поднимала вопрос его измены.

Не отводит взгляда, а во мне нарастает желание сбежать. Опять.

Зря я начала это все.

— Мы с тобой уже выяснили, что у нас все пошло в какой-то момент по одному месту, Фиса, — Герман вздыхает.

— Да и пришли к тому, что я оказалась виноватой в твоих гулянках…

— Прекрати, — тихо, но уверенно командует Герман, разворачивается и шагает к стулу в углу комнату.

Садится и неторопливо перебирает мои эскизы.

Я не поняла.

Меня сейчас заткнули, и разговор закончили? Начинаю закипать. Вот этому человеку, который отказывается поднимать сложные вопросы, давать второй шанс?

— Переосмысление некоторых вещей приходит только со временем, — поднимает на меня взгляд. — И любить, оказывается, мы тоже на протяжении всей жизни учимся. Я любил тебя неправильно, Фиса.

У меня сердечко вздрагивает от его тихого голоса.

— Я не верю в то, что ты меня не любила, — взгляд его становится нежным, — любила. Просто я потом решил поконкурировать с другой с твоей страстью, — обводит глазами комнату и вновь смотрит на меня.

— И я выбрала не тебя, — у меня голос срывается в тоскливую хрипотцу.

— Все это и есть ты, Фиса, — он поднимает стопку с эскизами.

У меня на глазах выступают слезы, и я сглатываю ком в горле. Я сейчас разрыдаюсь, будто Герман правда коснулся истины.

— Я уважал твое творчество, терпел, принимал его, но не любил, — вздыхает. — То есть часть тебя я не любил.

Я медленно опускаюсь на стул и накрываю лицо руками, судорожно выдохнув:

— Хватит, Гера, хватит…

— Меня бесит то, что меня нет на тех фотографиях, которые висят в коридоре, — говорит он. — Бесит, что с тобой рядом были другие, а не я.

— Если бы ты хотел, — убираю руки с лица, — то пришел бы на все эти мероприятия. Они не были закрытыми.

— Верно, — Герман кивает и улыбается, — я за тобой бегал, на все эти конкурсы даже не думал заглядывать. Об этом и речь, Фиса.

Глава 60. Не позволю

Герман опускает взгляд на мои эскизы и вновь внимательно перебирает:

— Ты талантливая, Фиса.

И именно сейчас Герман говорит откровенно о моем таланте.

Он, конечно, и раньше об этом вещал, но только сейчас я слышу в его голосе… не восхищение.

К черту восхищение.

Герман с теплотой признает, что я хороша в своем деле и что оно навсегда останется со мной.

Даже если наступит конец света, я буду шить из пластиковых мешков.

Вновь смотрит на меня:

— Я бы хотел увидеть не только эскизы.

— Зачем?

Меня аж потряхивает от взволнованности.

— Увидеть и коснуться. Это ведь так удивительно. Твоя фантазия становится материальной, а потом эту фантазию даже кто-то носит.

— В соседнем зале есть парочка фантазий, — отвечаю я. — Герман, если ты сейчас пытаешься просто продавить меня…

— Нет, — встает. — Не пытаюсь.

Шагает к двери, у которой оглядывается:

— Я загляну к твоим фантазиям, а потом уйду, чтобы тебе не мешать.

Обнимаю себя за плечи и бурчу:

— Можешь остаться.

Можно меня ударить тапком по голове, но я хочу, чтобы Герман остался. Побыл со мной.

— Тогда ты сама виновата.

Начнет приставать? Стыдно признаться, но я не против. Я опять хочу его губ и горячих рук, что будут скользить по талии к бедру под влажный возбужденный шепот и нетерпеливые хриплые выдохи.

Щеки и уши горят. Я прячу руки за спину, чтобы хоть немного скрыть свое глупое волнение, которое разыгралось от фантазий.

Да, я у меня фантазировать не только о платьях.