И вот спустя два дня после отъезда из Сан-Франциско они добрались до ранчо Де Сото. На мили вокруг не было ни одного дома, да и само ранчо, казалось, вот-вот обрушится. Но Фрэнси ничего этого не замечала.
— Согласись, Энни, — спросила она подругу с чувством огромной радости, — разве это не самый великолепный дом, в котором тебе когда-либо доводилось жить?
Энни мрачно рассматривала мало приспособленное к обитанию в нем жилье, зияющие провалы окон с выбитыми стеклами и дряхлую, насквозь прогнившую деревянную лестницу со сломанными ступенями.
— Думаю, мы сможем как-нибудь починить все это, — улыбнулась она Фрэнси, но в голосе ее сквозило сомнение.
Фрэнси выбралась из шарабана и быстрыми шагами направилась к дому. Взойдя по шатким ступеням, она оглянулась и мечтательным взором окинула расстилавшуюся перед ней долину, зеленые луга и позолоченные солнцем холмы в отдалении. Она даже ухитрилась услышать гогот гусей на дальних прудах, ржание лошадей и кожей ощутила бодрящую прохладу свежего ветерка.
— Здесь ничего не изменилось, — произнесла она, сияя от счастья. — Я всегда чувствовала себя тут свободной, когда беспечно наслаждалась длинными летними днями или коротала зиму, сидя у огня рядом с мамой. Это мой единственный настоящий дом.
Дверь оказалась не заперта, и Фрэнси вошла внутрь, медленно ступая по пыльным половикам. Она переходила из комнаты в комнату, улыбаясь своим мыслям и воспоминаниям о том далеком времени, которое продолжало жить в ее памяти. В ее воображении возникла маленькая гостиная в мягком свете старой пузатой печурки, мать в ее вечном кресле на колесиках и малютка Фрэнси, притулившаяся у ее ног. Она вспомнила и Принцессу, важно возлежавшую рядом на вышитом коврике. В памяти Фрэнси занимал свое место и длинный, выскобленный добела стол на кухне, наполненный вкуснейшими ароматами свежеиспеченного хлеба и жарившихся на вертеле цыплят, румяных яблок, зеленых грецких орехов и черного дымчатого винограда.
Войдя в спальню матери, она, к своему удивлению, не испытала грустного чувства — наоборот, сквозь выбитые стекла проникал ласковый свет угасающего дня, и ее мать предстала перед ее мысленным взором как живая — оживленная, темноглазая, с ярким румянцем на щеках, лежавшая на резной деревянной кровати с вышитыми белыми подушками. Атмосфера счастья и любви, оставшаяся от прошлых дней, по-прежнему окутывала уставшую и измученную Фрэнси в этой комнате.
— Здесь все так же, как было, — еще раз повторила она, вздохнув. — Я так рада. Ничего не изменилось.
Практичная Энни со скептическим видом приподняла бровь. Она видела лишь то, что Фрэнси восхищается старым полуразрушенным домом, в котором почти наверняка протекает крыша, и была даже не в состоянии представить, как будет выглядеть этот дом, если с него соскрести все наслоения, оставленные непогодой и временем, и отмыть многолетнюю застарелую грязь. Но она, по крайней мере, радовалась, что Фрэнси счастлива снова.
— Не волнуйся, — сказала Энни подруге, — мы быстро приведем ранчо в порядок.
Но на самом деле она даже не знала, с чего начать. Внезапно Энни забеспокоилась и прислушалась — явственно раздавался топот копыт, приближавшийся к ранчо.
— Я знаю, кто скачет! — воскликнула Фрэнси, бросаясь к двери.
Морщинистый, небольшого роста мужчина, привязывавший лошадь к коновязи, обернулся на звук ее голоса и с удивлением посмотрел на Фрэнси.
— Зокко, — закричала она, сбегая к нему по ступенькам, — неужели ты не помнишь меня?
— Мисс Фрэнси? — неуверенно проговорил он. Она рассмеялась и с разбегу обняла его.
— Да, Зокко, да, это я. Приехала вот, наконец, после стольких лет. Снова приехала домой!
Фрэнси с доброй улыбкой смотрела на него — Зокко уже не был тем молодым парнем, каким сохранился в ее воспоминаниях. Ему уже наверняка минуло сорок, под глазами и на лбу добавилось морщин, а кожа еще более потемнела и обветрилась под действием солнца и непогоды. И он по-прежнему говорил на ломаном английском.
— Я скажу Эсмеральде, — радостно заявил он, — и она поможет вам с уборкой. Здесь столько лет никого не было, вот мы ничего и не делали. Но уж сейчас ей придется попотеть. Я тут же прямо ее и пришлю, мисс Фрэнси. Рад, что на ранчо Де Сото снова вернулась его хозяйка.
Энни следила из окна, как всадник торопливо отвязал коня и, вскочив в седло, умчался, поднимая клубы пыли.
— Это кто такой? — требовательным тоном спросила она.
— Это Зокко. Мне кажется, я помню его с самого рождения. Когда мне было шесть лет, он учил меня ездить верхом без седла, поэтому я теперь никогда не упаду с лошади. Он мой друг, — объяснила Фрэнси простодушно.
Зокко вернулся через полчаса и привез с собой Эсмеральду, свою жену. Она правила небольшой повозкой, запряженной пони и нагруженной метлами, швабрами, ведрами, деревянными планками, гвоздями, молотками и пилами. На коленях у Эсмеральды колыхалась большая корзина с едой.
— Рада познакомиться с тобой, Эсмеральда, — вежливо сказала Энни и начала с благодарностью распаковывать корзину, извлекая оттуда свежие томаты, горшочек с жареными бобами, лепешки из кукурузной муки, маринованные перчики и устрашающих размеров яблочный пирог. Эсмеральда, такая же смуглая и улыбающаяся, как и ее муж, совершенно не говорила по-английски, но добродушно кивала, очевидно, догадываясь, что ее корзинка пришлась как нельзя более кстати. Они перекусили на скорую руку, а потом Энни отослала Фрэнси на прогулку и принялась вместе с Эсмеральдой сражаться с пылью и грязью.
А Фрэнси лениво побрела к пруду, где по-прежнему резвились гогочущие гуси. При ее приближении они угрожающе выгнули шеи и захлопали крыльями. Фрэнси вспомнила, как гуси уморительно семенили на подгибающихся лапках по скользкой поверхности пруда, когда вода в нем замерзла. Это произошло в ту роковую зиму, когда умерла ее мать. Наткнулась, Фрэнси и на заброшенный курятник, где она собирала в подарок матери коричневые рождественские яйца, и тут же решила, что снова непременно заведет кур. Она не спеша прошлась по пустой конюшне, втягивая ноздрями знакомый приятный запах сена, и прогулялась по заросшим травой тропинкам, по которым некогда катала мать, восседавшую в кресле. Вздохнув, Фрэнси решила, что не позволит ранчо превратиться в обитель воспоминаний, и пообещала себе во что бы то ни стало воскресить его к жизни. В этом домике будут жить она, и ее ребенок, и Энни, если, конечно, она согласится. И еще — большая добрая собака. И Фрэнси дала себе еще одно обещание — незамедлительно найти собаку, похожую на погибшую мученической смертью Принцессу.
Через неделю старый дом было не узнать — он просто сверкал от чистоты. Полы из каштанового дерева отскребли и натерли воском, в окнах засияли новые стекла, порог и лестница перед дверью также были вымыты и натерты, негодные деревянные части в них заменены, а мебель отполирована до блеска. Плетеные коврики, отчищенные до белизны, сушились на солнце. Старый сосновый кухонный стол отскребли от грязи и снова установили в центре кухни. Плиту привели в порядок, прочистили и вновь зажгли. В теплом воздухе опять вкусно запахло свежими яблоками и стряпней Энни. Ранчо Де Сото постепенно превращалось в надежное уютное жилище.
Сэмми Моррис, опустив голову, торопливо шел по узеньким улочкам китайского квартала, пробираясь среди развалин и не обращая внимания на громоздившиеся вокруг почерневшие от огня останки домов. Ветер с залива приносил в город влажную прохладу океана. Временами ветер становился настолько пронзительным, что глаза Сэмми начинали слезиться, а тело содрогалось от холода. Старательно укутав заросший щетиной подбородок в коричневый шерстяной шарф, он повернул сначала налево, потом направо и, выбравшись из лабиринта переулков, остановился перед заброшенным зданием. Поставив на мостовую корзину, которую он нес, Сэмми тщательно осмотрелся. Затем некоторое время постоял, прислушиваясь, и, наконец, уверившись, что никто за ним не следит, поднял корзину и вошел в дом. Оказавшись внутри, он двинулся мимо разрушенной лестницы, которая вела на уже не существующий второй этаж, потом прошел по узкому захламленному коридору и оказался перед дверью, а вернее, перед дверным проемом, поскольку дверь отсутствовала, затянутым куском рогожи. Сэмми снова огляделся и лишь после этого вошел в комнату.
