В хижину он вернулся только перед рассветом. Фрэнси и сынок мирно спали. Как только первый утренний свет начал проникать через занавеску, служившую дверью, Лаи Цин пересчитал добычу и едва не потерял дар речи, когда осознал, какая сумма лежит перед ним. Почти двенадцать тысяч долларов. Он потрогал холмик из долларовых купюр и, пораженный, сложив на груди руки и прислонившись спиной к зыбкой стене хижины, сложенной из досок и обломков бревен, предался размышлениям.
Он вспоминал свою жизнь, вернее, ее лишения, побои, постоянные страх и нищету; он думал о школе, в которой никогда не учился, о своей семье, обрекшей его с рождения на трудную крестьянскую долю, хотя он никогда не чувствовал к ней призвания. Всю свою прошлую жизнь он много и тяжело работал. Но еще совсем ребенком, двигаясь вслед за буйволом по залитому водой рисовому полю и с усилием вытаскивая ноги из холодной грязи, он знал, что на свете есть кое-что получше этого. Он наблюдал за белыми утками, бесконечно и бессмысленно бултыхавшимися в деревенском прудике, и понимал, что их судьба, подобно его собственной, была определена высшими силами еще до того, как они вылупились из яиц. Это знание заставляло его по-другому оценивать и самого себя. Временами он чувствовал себя в деревне чужаком, только по ошибке родившимся в убогом селении, принцем среди нищих, мудрецом среди невежественных и тронутых умом. У него не хватало ни знаний, ни слов, чтобы сформулировать ниспосланное ему откровение, но он отлично сознавал, что оно поселилось в его душе и пробудет с ним до смерти. И вот теперь, заполучив груду американских долларов, он наконец был в состоянии до конца испытать судьбу и попытаться ухватить за крыло синюю птицу счастья. И еще — Лаи Цин решил никогда больше не играть, поскольку большая удача не приходит дважды.
Он с нетерпением ждал, когда проснется Фрэнси, сожалея, что не знает заклинаний, которые помогли бы ему разгладить морщинку, появившуюся у нее на лбу, и прогнать горестные вздохи, срывавшиеся с ее губ даже во сне. Теперь, когда Лаи Цин знал все, что ей пришлось пережить, он бескорыстно радовался, что сможет быть по-настоящему полезным девушке.
Но вот она стала постепенно выбираться из объятий сна, и Лаи Цин вышел наружу и принялся растапливать маленькую железную печурку. Потом набрал в ведерко воды из колонки в конце улицы и поставил ее кипятиться. Затем взял маленький бело-голубой чайник с поломанной ручкой, аккуратно насыпал в него ложечкой чай, пахнущий жасмином, и влил кипящую воду. Когда он наконец вернулся в хижину, Фрэнси уже сидела на своем ложе и, потирая кулачком глаза, с удивлением рассматривала рассыпанные на убогом столике доллары.
— Лаи Цин, — строго спросила она, — откуда все это? Ты что, ограбил банк?
Тот налил в чашки чай и, предложив одну из них Фрэнси, ответил:
— Вчера судьба была ко мне благосклонна. Я обыграл знаменитых игроков из Той-Шаня. Я постоянно поднимал Ставки, и, когда игра закончилась, я стал обладателем двенадцати тысяч американских долларов. Это настоящая удача, Фрэнси. Теперь мы богаты.
Фрэнси слушала его рассказ с огромным волнением, — хотя Лаи Цин не спал всю ночь, глаза его были, как всегда, спокойны и внимательны, а все его существо излучало непривычное для нее состояние уверенности в себе. Лаи Цин словно родился заново. И действительно, двенадцать тысяч Долларов — большая сумма, которой хватит не только на ботиночки для сынка, свечи и подушки. Эти деньги — шанс для Лаи Цина полностью изменить свою жизнь, и она не собиралась смотреть сквозь пальцы на то, как он станет их постепенно проигрывать, тихо удаляясь по ночам в очередной притон.
— Тебе необходимо начать собственное дело, — строго сказала она ему. — Подумай только о возможностях, которые предоставляет землетрясение расторопному человеку! Да это сродни золотой лихорадке в прошлом веке, когда мой дедушка был торговцем. Он составил огромное состояние, покупая и продавая все, что требовалось людям, копавшимся в земле в надежде найти золото. Ты только подумай, сколько всего нужно хотя бы здесь, в одном китайском квартале, — китайские специи и привычная для китайцев пища, восточная одежда, обувь, табак. Люди купят все, поскольку сейчас у них ничего нет.
Лаи Цин раскуривал свою трубку, и она поняла, что он размышляет над сказанным. Молчал он довольно долго, потом вынул из соломенной сумки кусок алого шелка, тщательно завернул в него доллары и двинулся к выходу, зажав сверток с деньгами под мышкой. Он не повернул головы и даже не взглянул на Фрэнси. Она вздохнула. Было похоже на то, что она проиграла и китаец снова отправился в игорный дом.
Лаи Цину, как обычно, пришлось долго пробираться среди развалин, однако через полчаса он уже стучался в дверь одного из уцелевших домов в китайском квартале. Старик, живший в этом доме, являлся одним из самых влиятельных старейшин китайской общины Сан-Франциско. Он контролировал большую часть денежных средств, которыми располагало Китайское кредитное товарищество. Все займы и перемещения денег осуществлялись под честное слово членов товарищества, а понятие о чести, необычайно развитое у китайцев, не позволяло должникам задерживать необходимые выплаты, поскольку в противном случае считалось, что они «потеряли лицо». Таким образом, отказавшихся платить было крайне мало. Если же бизнес какого-нибудь члена товарищества прогорал, то его родственники полагали своим священным долгом помочь ему и совместными усилиями возвращали заем. Но у Лаи Цина не было родственников, готовых помочь. Единственное, чем он располагал, была его идея, а также честь и двенадцать тысяч долларов.
Дверь открыла женщина, и он сообщил ей, что хотел бы видеть почтенного старца.
— Кто ты такой, что пришел к нему прямо домой? — подозрительно спросила она, наполовину уже закрыв дверь.
— Доложи достопочтенному старейшине, что Ки Лаи Цин из провинции Ан-Вей хочет побеседовать с ним о деле.
Впервые за много лет он назвался семейным именем — Ки, которое прозвучало чуждо и странно даже для его собственного слуха.
Старуха захлопнула дверь прямо у него перед носом, так что вновь обретенное Лаи Цином чувство самоуважения подверглось жестокому испытанию, пока он ждал ответа за закрытой дверью. Он еще раз напомнил себе, что у него в свертке под мышкой двенадцать тысяч долларов и что теперь он солидный и ответственный господин. От подобных мыслей он подтянулся и выше поднял голову.
Наконец, дверь снова распахнулась, и старуха, продолжая сохранять на лице недоверчивое выражение, тем не менее впустила Лаи Цина и повела за собой в глубь дома. Оказавшись в просторной комнате на первом этаже, он осмотрелся, удивляясь про себя: каких только сокровищ не хранил в своем чреве такой с виду непритязательный дом. Лаи Цин дивился на фарфоровые вазы, на резные статуэтки из жада, изображавшие животных, на мягкие шелковистые ковры и шелковые ширмы, вышитые жемчугом. На стенах висели расписанные иероглифами свитки и другие образчики китайской каллиграфии, изящные светильники и маски из черного дерева. В комнате находился также резной деревянный алтарь времен династии Мин, а на нем коллекция бронзовых предметов: туалетные зеркальца, сосуды из жада, оправленные в бронзу, и небольшого размера скульптуры, отлитые еще в эпоху династии Тан. Элегантные стулья из черного дерева были расставлены среди лакированных столиков и укладок, отделанных перламутром. Не менее дюжины часов китайской работы на полу и стенах отсчитывали мгновения быстротекущего времени. На всей большой сумрачной комнате лежал отсвет богатства, накопленного почтенным старейшиной за долгую жизнь. Лаи Цин боялся пошевелиться из опасения повредить или разбить что-нибудь из окружавших его драгоценных предметов.
В комнату вошел старик. Он кутался в шелковую стеганую куртку и зябко поводил плечами, пытаясь избавиться от холода, постоянно терзавшего его дряхлую плоть. Лысая голова сверкала в свете лампы, брови стояли торчком, а длинные висячие седые усы у подбородка переходили в остренькую седую бородку. Лаи Цин быстро отвесил три церемонных поклона, изо всех сил стараясь держаться с достоинством в присутствии столь важного и богатого человека.
