Я огляделся. На небе вновь появилась луна, и вода, скопившаяся между камней, блестела под её лучами, словно серебро. Дорога казалась сияющей и волшебной. Капли падали с листьев. Картина вызвала во мне смутное чувство беспокойства и узнавания, словно я где-то уже видел нечто похожее.

Тархан потянул меня за рукав, вырвав из мыслей.

– А? Ты что-то сказал? – спросил я.

– Сказал, – кивнул Тархан и кивнул в сторону постоялого двора. – Идём?

– Да-да… – рассеянно откликнулся я, глядя на дорогу. – Где же я видел?

Молчаливый вопрос я почувствовал кожей.

– Мне кажется, я где-то уже это видел: и сияющую дорогу, и этот поворот, – пояснил я и, не выдержав, пошёл к повороту. – Даже ходил с кем-то… С тобой?

Тархан не ответил и молча пошёл рядом, улыбаясь краешком губ. Лукавая полуулыбка сделала зудящее чувство совсем мучительным. Я брёл по дороге, огибая лужи, вглядывался в поворот и с каждым шагом понимал, что было! Здесь было! Но когда? С кем? Память молчала, подбрасывая лишь незначительные детали, вроде выбоины на тракте, поваленного камня за поворотом и корявого дерева, возле которого… что-то случилось.

– Слетела сандалия, – вспомнил я. – На этом месте слетела сандалия!

Тархан промолчал, но лукавая улыбка исчезла, а вопрос в его глазах стал больше.

– Здесь. – Я не выдержал и полез в кусты, под дерево. – Сюда улетела сандалия.

Выемка между корней, которая откуда-то взялась в памяти, пряталась под землей. Я, словно в помрачении, впился пальцами в мягкую сырую землю и стал её расшвыривать.

– Что ты делаешь? – удивлённо спросил Тархан.

– Здесь должно быть углубление между корней, в ствол, – пояснил я, копая землю. – Сюда улетела сандалия…

Руки наткнулись на нечто твёрдое и плоское, совсем не похожее на обувь. Не веря своим ощущениям, я провёл ладонями по плоским бокам, отряхнул землю с затейливо расписанной крышки и, чувствуя, как округляются глаза, выставил находку на дорогу.

– Шкатулка, – заключил Тархан и, ловко щёлкнув механизмом, откинул крышку. – Бумаги. Те самые?

– Похоже на то, – хрипло сказал я, облизнул пересохшие губы и вскинул взгляд на Тархана. – Шёлковая бумага хранится столетиями.

Тархан осторожно развернул один из свитков. Дорогой шёлк ничуть не истлел, чернила даже не расплылись и легко читались.

«Я, староста Мо, беру у клана Хуай пятьдесят капель исцеляющих вод для лечения чахотки у десяти людей деревни Подгорная и обязуюсь выплатить десять монет серебром в течение шести месяцев…»

«Я, купец Сюан, беру в долг у клана Хуай тридцать капель исцеляющих вод за восемь монет серебром…»

– Мы их нашли! Поверить не могу! – выдохнул я. – И что? Что теперь делать?

Тархан положил свиток обратно в шкатулку, закрыл крышку и с непоколебимым спокойствием ответил:

– Доделать дело.

– Вернуть бумаги в клан Хуай? Но их поместье давно пустует… Ладно. – Я взял шкатулку в руки. – Вернёмся на постоялый двор и расспросим хозяина. Раз он знает историю господина Хагана, то и историю клана Хуай тоже должен знать.

К постоялому двору мы вышли, когда на востоке посветлело небо, а луна склонилась к горизонту. Ворота были открыты. Тело несчастного вора убрали. Внутри было тихо и безлюдно. Лишь из кухни лился свет и звучал стук ножей. В дверях мелькнул зевающий юный раб, увидел нас – да так и застыл с раскрытым ртом.

– Вернулись, – прошептал он и кинулся в глубину кухни: – Хозяин! Хозяин, смотрите, они вернулись!

Стук прервался. Из кухни выскочил хозяин, повариха и еще парочка незнакомых мне слуг. Выскочили – и застыли с раскрытыми ртами. Повисла тишина.

– Вы живы? – наконец разродился хозяин разумным вопросом.

– Разве мы должны быть мертвы? – удивился я.

– Вы уж простите, досточтимый жрец Октай, но видок у вас как у настоящего цзянши[2]! – честно ответил хозяин.

Да, мой зелёный жреческий наряд, руки и, подозреваю, лицо были перепачканы в земле и травяном соке. Жреческая коса растрепалась, волосы висели свалявшимися сосульками. Тархан же за время пути умудрился замёрзнуть и был бледным, с посиневшими губами. В предрассветных сумерках нас и впрямь легко было принять за цзянши. Я откинул пряди со лба, увидел под ногтями землю и неловко улыбнулся.

– Вы уж простите, просто ночь выдалась нелёгкой. Мы попали под дождь, потом копали… Можно умыться?

Раб тут же проводил нас на кухню, подал чашу для умывания и чистую тряпицу. Я поставил шкатулку на стол, и мы с Тарханом склонились над чашей.

– Неужто вы нашли те бумаги? – удивился хозяин.

Я кивнул, старательно отмывая руки в воде.

– Теперь нужно доставить это в клан Хуай. Это должно избавить вас от духа. Вы знаете, где их найти?

На лице хозяина появилось очень странное и сложное выражение.

– Их нет. Из-за этого происшествия они не смогли вовремя отчитаться, из-за этого впали в немилость… Потом… Уж не знаю, что случилось, но никого из них сейчас уж нет!

Мертвенно-бледный юный раб схватился за свой ошейник, оттянул его, словно тот вдруг затянулся и стал душить.

– Есть! – возразил он и сцапал шкатулку так быстро, что я не уловил движения рук. – Я есть!

Мы воззрились на раба. И у хозяина, и у Тархана, и у меня, подозреваю, вытянулись лица.

– Ты?! Ты же безродный щенок! Я же купил тебя у проезжего купца! Да какое отношение ты имеешь к клану Хуай? – воскликнул хозяин.

Раб отступил, прижав шкатулку к груди, выпрямился, и его голос зазвенел:

– Самое прямое! Я Унур, правнук главы Унура, которому служил господин Хаган! Мы столетие пытались попасть в эти земли, чтобы найти эти проклятые бумаги! Мои родители в ногах валялись у хозяев, чтобы меня отправили на рынок Ногона!

Хозяин постоялого двора побледнел, покраснел и вдруг закричал:

– Молчать! Хватит выдумывать! Никакой ты не Хуай! Ты – мой раб! Раб! Обычный безродный и никому не нужный мальчишка!

Унур попятился к Тархану, упрямо покачал головой. Его подбородок задрожал, но мальчишка лишь выше его вздёрнул и ещ сильнее выпрямился.

– Я Хуай. Только у кровных Хуай есть такое! – Он задрал левый рукав. Глазам предстала россыпь причудливых красных родимых пятен, обвившая предплечье. – Документы вернулись. Они оправдывают наш клан. С этой минуты я не раб, а глава Хуай!

– Да плевать мне на документы! – возопил хозяин.

Его лицо залила дурная краснота. На виске забилась жилка. Размахивая руками, мужчина двинулся на мальчишку, а тот весь сжался, оскалился, словно волчонок перед отчаянным броском, и обнял шкатулку, пытаясь закрыть её от чужого гнева. И такое выражение лица у раба сделалось… знакомое. Точно такое же я видел в зеркале совсем недавно.

Унур так же отчаянно хотел вернуть своему клану честное имя, как я – узнать правду о преступлении отца и роли клана Ляо в его измене. Была ли вообще там измена? Ведь мой отец не мог совершить то, в чём его обвинили, он был совсем в другом месте…

Руки сами потянулись к рабу и задвинули его за спину. Я вышел к орущему хозяину постоялого двора и учтиво поклонился.

– Досточтимый, полагаю, вы не желаете терять выгоду от обладания таким молодым рабом? Могу ли я предложить вам сделку? – пропел я сладким голосом, какой от меня слышала лишь госпожа Сайна.

Мужчина, не ожидавший подобного, так и замер с занесённой рукой и открытым ртом. В глазах появилась растерянность.

– А?

– Во сколько вы оцениваете этого раба, досточтимый? Если я предложу вам десять серебряных монет, вы посчитаете это достойной ценой?

Мальчишка за моей спиной издал странный звук: то ли всхлип, то ли изумлённый возглас. А хозяин, услышав о деньгах, опустил руку, успокоившись, и задумчиво почесал бороду.

– И чего вы с ним делать будете? – спросил он почти спокойным голосом. – Освободить вздумали? На награду надеетесь? Так его живо со свету сживут. На эти земли давно другой клан лапу наложил! Будет рабом – проживёт до старости, а свободный Хуай никому не нужен. Не лезьте вы в это дело, господин жрец.