Карина была целым пакетом, и еще, и еще, и еще. Широкие, невинные незабудково-голубые глаза. Изящный носик. Полные розовые губы. Попка "девочки из Майами", узкая талия и упругие чашечки B, которые я бы не отказался повесить в рамке на своем столе. А под этим извращенным голубым париком пляжные длинные белокурые волны, которые так и тянут в постель.

Ничего из этого не было включено в досье, которое один из моих людей составил о деятельности Карины за последние семь лет. Иначе кто-нибудь ушел бы со сломанной рукой.

Я закрыл папку и засунул ее в ящик, откуда достал бы ее, как только Луиджи и его любопытные глаза оставили бы меня в покое.

— Нет. Без проблем. — Я выхватил ручку и достал контракт, составленный моими безжалостными адвокатами. — Приведи Фрэнка.

— Фреда.

— Неважно.

Через несколько минут будет уже неважно, как его зовут — Фред, Фрэнк или Блядь. Он получал двадцать миллионов моих с трудом заработанных долларов за бизнес, за который я обычно платил только десять, а я получал первоклассную недвижимость в Майами-Бич, чтобы отмывать через нее деньги Андретти, и Карину Амелию Галло под своим началом.

За последнее я готов был заплатить что угодно.

КАРИНА ГАЛЛО

— Папа, ты должен начать лучше заботиться о себе. — Я поставила перед ним миску со спагетти и вилку.

Обычно я затаривала его кухню замороженными продуктами и заходила к нему как можно чаще, чтобы приготовить настоящую еду. Это была моя единственная возможность потренировать свои поварские мускулы, а папа был упрям.

Указательный и средний пальцы на его правой руке все еще неловко сгибались от грязной работы Луиджи, но папа отказывался учиться пользоваться левой рукой. Это означало, что такие вещи, как нарезка свежих овощей и перемешивание пищи, причиняли адскую боль, а подработка в качестве его неоплачиваемого личного повара и еда в микроволновке были моими лучшими вариантами доставки калорий в его организм.

Он не притронулся к спагетти.

— Что заставило тебя быть в настроении?

— Ничего. О чем ты говоришь?

— Ты носишься по кухне так, будто заменила свою кровь энергетическими напитками.

Я вздохнула.

— Я видела вчера Ренье на работе.

Он замолчал, и на его лице проступили мириады эмоций — все неразборчивые.

— О? Как все прошло?

Я была хуже всех. Отцу не нужно было напоминание о том, что случилось с его рукой. Ему не нужно было слышать о Ренье. Я могла выплеснуть душу в другом месте. Для этого и нужен был Броуди.

Я покачала головой.

— Прости. Я знаю, что ты, наверное, не хочешь говорить о семье Андретти после… ну…

— Все в порядке, милая. Расскажи мне о Ренье. Как он?

— Он выглядел… так же? Но по-другому. Старше. Более зрело. Но все еще Ренье.

— Он узнал тебя? — Папа знал все о моей работе. Неловко.

Что я на это отвечу?

О, привет, папа. Сын человека, который приказал Луиджи сломать твои пальцы, поджидал меня после работы. Ну, знаешь, на моей работе в местном стрип-клубе. И он каким-то образом узнал, что я попала в Дьюк. Сказал, что также уладит бог знает что.

Лучше вообще ничего не говорить.

— Слушай, пап. — Я вытерла последнюю мокрую тарелку. — Давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Броуди ждет меня через десять минут. Я просто зашла убедиться, что ты ешь. — Я поцеловала его в висок, взяла ключи с крючка для ключей и выскочила оттуда, прежде чем он успел задать мне какие-нибудь неудобные вопросы.

За эти годы я много думала о Ренье. Он был моим лучшим другом. Моим всем. И что бы ни случилось, я всегда буду любить мальчика, которого когда-то знала. Но каждый раз, когда я забывала о случившемся, мне достаточно было взглянуть на руку отца, и чувство вины душило меня.

Реньери Андретти был моим врагом.

Я никогда больше не забуду об этом.

Мне не хватало зарплаты. Арендная плата должна была быть выплачена через несколько дней, и без чека мне грозило выселение. Был день, поэтому "Down & Dirty" был довольно пуст, за исключением персонала, но я все еще не могла найти Фреда.

Я подошла к Поле.

— Ты не видела Фреда?

— Ты не слышала? — Волнение озарило ее лицо.

— Что?

— Фред продал клуб. Получи это… — О, нет. — Его купил тот красавчик.

Просто замечательно.

Я хотела удивиться, но не удивилась. Я поняла, что это неизбежно, как только Фред намекнул, что Ренье — потенциальный покупатель.

— Ты не знаешь, где он? Мне нужен мой чек.

Она кивнула в сторону офиса, а когда я вышла, воскликнула:

— Помни! Я его первая увидела!

Я проглотила свою гордость и постучала в дверь офиса.

— Войдите. — Если бы он укупорил этот свой шелковистый, богатый голос, он мог бы продать его гораздо дороже, чем миллион бутылок выдержанного Lagavulin. У него был старомодный, мягкий южный говор, который редко можно услышать в этих краях Флориды, и если бы я могла общаться с мертвыми, я бы поблагодарила отца Ренье за то, что он отказался от итальянского акцента, который был у его прадеда, и приспособил его к южному. А может быть, я бы прокляла его за это, потому что от этого акцента у меня слабели колени, а колени были слишком близко к сердцу, чтобы это было удобно.

Я распахнула дверь, и сколько бы раз я ни видела молодого Ренье, ничто не могло подготовить меня к взрослому Ренье.

Я сделала шаг вперед, проходя мимо дверного проема настолько далеко, насколько осмелилась. А это было полшага.

— Мне нужна моя зарплата.

Он взял чековую книжку, и я неловко ждала, пока он ее заполнял. Он протянул мне чек, и я, не глядя, выхватила его, стараясь, чтобы наши пальцы не соприкасались, прежде чем уйти так быстро, как только могла.

Когда я, наконец, оказалась на тротуаре, все еще недостаточно далеко от него, я посмотрела на чек и нахмурилась.

— Какого черта? — Я топала обратно к офису, открыла дверь без стука и помахала чеком в воздухе. — Что это, черт возьми, такое?

— Твоя зарплата…

— За двумя сотнями стоит лишний ноль.

Он протянул руку. Я протянула ему чек и нетерпеливо постукивала ногой, пока он его исправлял. Когда он вернул мне чек, я чуть не швырнула его обратно.

— Двадцать тысяч долларов?! Ты серьезно? Две тысячи. Это моя зарплата. Не двадцать тысяч и уж точно не двести.

Он пожал плечами.

— В чем проблема?

Я бросила ему чек.

— Мне не нужны твои жалкие деньги. Просто отдай мне то, ради чего я работала, и я смогу уйти.

Ренье встал, обогнул стол и подошел ко мне. Я сделала шаг назад и еще один, пока не оказалась прижатой к двери. Он потянулся к моей руке, легко разжав кулаки, в которые они были сжаты.

Прикоснуться к нему снова — все равно что мчаться по шоссе с воем сирен вдалеке. Прошло одиннадцать лет. Я не чувствовала его с того дня в папином магазине, когда он обхватил меня за талию и не дал мне помочь отцу.

Я пыталась оттолкнуться от него. Пыталась вытеснить его пьянящий аромат — черная смородина, итальянский бергамот, французские яблоки, королевский ананас, розы, сухая береза, марокканский жасмин, пачули, мускус, дубовый мох, амбра и капелька ванили.

Даже спустя столько лет он все еще пользовался тем же средством после бритья, а я все еще могла перечислить каждый ингредиент лучше, чем химики приводят периодическую таблицу. У меня до сих пор хранился полупустой флакон, который я стащила из его ванной в то лето перед старшей школой, и я не могла удержаться от того, чтобы понюхать его, но на нем он пах лучше, чем в бутылке.

Жалкая, жалкая, жалкая.

Он положил что-то мне в руку и сжал мои пальцы. Чек. Святое дерьмо. По сути, у меня в руке было двадцать тысяч долларов. Но как бы сильно они мне ни были нужны, я никогда не смогу их обналичить.

Гордость была такой непостоянной штукой. Вспомнив отца, я почувствовала, как она увядает и ранится. Я могла голодать, не моргнув глазом, но позволить отцу страдать было немыслимо. По правде говоря, мы оба нуждались в этих деньгах.