Женя пробегает через сад и пролезает через дырку в заборе к Николкиным. А голос Пугачевой по радио все равно слышен из ее комнаты и из многих соседних домов.

Макс, сидя на кровати, разливает водку по рюмкам. Женя сидит перед ним на письменном столе.

— Тебе нравятся такие песни? — спрашивает изнывающий от нежности Макс.

— Я эстраду вообще люблю.

Солнечный луч падает из окна на Женины гладенькие колени, руки и плечи, но Максу хочется не только трогать все это, но и поговорить. Макс всю жизнь ищет не поверхностных отношений, а гармонии всерьез.

— Как тебе может нравиться и Пугачева, и мои спектакли? — выспрашивает он.

— Это совсем другое.

— Я спрашиваю потому, что мои спектакли — это и есть я.

— Вот я и говорю.

— Ты имеешь в виду, что я тебе нравлюсь?

— М-мм.

— Я не понимаю, что тебе во мне может нравиться? — не унимается Макс.

— Все нравится.

— Что все?

— Ну, что ты умный и добрый, и что про тебя пишут в газетах, и что теперь тебе дадут театр в Москве. Я тебя люблю — и все. Что ты пристал?

— И тебе со мной не скучно?

— Нет.

Макс вздыхает и начинает целовать ее колени. Женя расстегивает кофточку под пение Пугачевой:

Запертый Василий Левко в бессильной ярости колотит в дверь. Зина отпирает его. Это лето восемьдесят второго года. Зине уже исполнилось пятьдесят.

— Ну чего ты? Ну чего ты шумишь? — успокаивает она Левко. — Женечка просто навещает своего отца.

— Дегенератка! — задыхается от бессильной ярости Левко.

Жениному брату Павлику Левко в то лето исполнилось пятнадцать лет. Он тоже был влюблен, впервые в жизни, в одноклассницу Таню. Таня жила рядом, в рабочем поселке. Она мечтала стать киноартисткой.

Вот они — шестнадцатилетние Павлик Левко и Таня — тоже пролезают через дырку в заборе. На Тане сарафан с глубоким вырезом. Павлик наклоняется к ее плечу и, дурея от ее близости, дует.

— Ты что? — оборачивается к нему Таня.

— Комара прогнал.

— Я боюсь.

— Чего ты боишься?

— Ну, ты просто не понимаешь. Они живут рядом, и ты привык. Но это же такие люди. Это же Николкины! Эрик Иванов! Варвара Чернова!

— Люди как люди, — говорит Павлик. — Пьяный Иванов со второго этажа ночью в окно писал. Я сам видел.

— Зато он создал «Полковника Шерлинга»! Ему писать из окна можно.

— Почему это?

— Потому что люди искусства — избранные, — говорит Таня, глядя на стоящего в окне нашего дома шестнадцатилетнего Котю. — Ну чего ты, Пашка, улыбаешься? Да, я хочу быть как они.

— У вас дверь открыта? — кричит Павлик Коте.

Котя кивает. Павлик с Таней входят в дом.

Мой сын Котя тоже переживал переходный возраст. Это выражалось в том, что в мое отсутствие он носил мои вещи и курил мои сигары.

На столе в Степиной комнате большая фотография Степы с Брежневым. Брежнев на фотографии прикрепляет к Степиной груди звезду Героя Социалистического Труда.

По стенам кабинета книжные полки и фотографии обитателей Шишкина Леса.

Котя сидит за Степиным столом. У Коти жалкие, недавно отпущенные усики. Одет он в мой шелковый халат. Во рту сигара. Когда Таня и Павлик входят, он встает и неторопливо выходит из-за стола. Павлик знакомит:

— Таня. Константин.

Вообще-то они друг друга уже знают, они учатся в соседних классах. Котя в «А», а эта парочка — в «Б». Но вне школы все другое. Котя берет Таню за руку и церемонно подносит к своим губам. Таня руку выдергивает и прячет за спину.

— Мне рассказали, что вы мечтаете сниматься в кино? — надменно спрашивает мой болван.

— Да, — тихо отвечает Таня.

— Котя, кончай выебываться, — говорит Павлик. — Ты же будешь поступать во ВГИК. Так помоги человеку. Объясни ей, что к чему.

— Я могу ее посмотреть, — вздыхает Котя, — но я ничего не обещаю. Вы понимаете, Таня, какой вас ждет конкурс? Вы должны быть готовы ко всему.

— Я готова ко всему.

— Вы можете показать мне какой-нибудь этюд?

— Могу, — кивает Таня и оглядывается на Павлика.

— Выйди, — говорит Павлику Котя.

— Че-ево?!

— Она стесняется, — объясняет Котя. — Это как визит к врачу.

Павлик удивляется и выходит.

— Ну, что вы мне покажете? — усаживается за Степин стол Котя.

— Удава, — говорит Таня.

— Простите?

— Змею.

И смотрит на Котю неподвижными, ставшими вдруг другими, совершенно дикими глазами, потом ложится на пол и медленно к Коте ползет.

Из дома Левко доносятся звуки радио. Пугачева все еще поет:

Павлик спускается на первый этаж и выходит на веранду. Здесь тоже работает радио, но другое. Маша, стоящая с кистями у мольберта, слушает «Голос Америки». Сквозь треск помех пробивается голос с несоветским акцентом:

— Как передает наш сотрудник из Лондона, здесь опубликована статья, обвиняющая советского беллетриста Эрика Иванова в сотрудничестве с органами КГБ. Автор популярного сериала «Полковник Шерлинг» аккредитован в Лондоне как постоянный корреспондент газеты «Известия»...

Маша яростно размазывает краски по холсту. Почувствовав за спиной Павлика, она оборачивается:

— Теперь ты на меня настучишь, да?

— Кому? Про что?

— Всем. Что я слушаю «Голос Америки». Ну и стучи! Стучи! Можешь им сказать, что я их ненавижу! И ненавижу своего отца! И ненавижу советскую власть! Я все ненавижу!

— Понятно, — кивает Павлик и показывает на краски, хаотически размазанные по ее холсту. — А это у тебя что?

— Мой внутренний мир.

— Понятно.

— Что ты заладил: понятно, понятно. Ни черта тебе не понятно. Это абстракция. Изображение трагедии души.