Полонский стоит у книжных полок в кабинете Ленина с планшетом и карандашом в руках. Ленин, сидящий за письменным столом, отрывается от работы, встает, с кошачьей грацией потягивается, подходит к Полонскому и, обняв его за талию, заглядывает в планшет.
— Я у вас, товарищ Полонский, всегда похож на какого-то доброго кота. Вы уверены, что шутить не будут?
— Не будут, Владимир Ильич, — тихо говорит Полонский.
— Но до чего ж похож! — смотрит на рисунок Ленин. — Знаете, я раньше ни черта не понимал в вашей живописи. Все вокруг твердят: Полонский — великий художник, а я ни бельмеса не понимаю. Сплошной ребус. А теперь у вас изображено все очень понятно и похоже. Потому что вы, батенька, теперь с нами, и это пошло на пользу вашему таланту. Вы согласны?
— Да, Владимир Ильич.
— А почему же все другие против нас? — Ленин убирает руку с талии моего деда и начинает расхаживать по кабинету. — Вот только что у меня здесь был Герберт Уэллс. Завидую английской королеве. Какая у нее славная интеллигенция! Уэллс — крупнейший писатель и работает на их разведку. У них интеллигенция укрепляет государство. И это прекрасно. А наши вечно в оппозиции! Мы открываем больницы и школы — а они в оппозиции! Мы проводим в деревни электричество — а они в оппозиции!.. Мы при всей нашей нищете стараемся ученых, художников и писателей подкормить — а они в оппозиции! И они не только против большевиков. Они всегда были против! Против царя, против Керенского, против Колчака, против Врангеля! Кто ни возьмется управлять Россией — они против! А теперь скажите мне, батенька, кто придумал террор? Большевики? Нет, батенька, не они! Террор — изобретение русской интеллигенции! Россия — единственная страна в мире, где интеллигенция — не мозг нации, а говно! Вы со мной согласны?
— Да, Владимир Ильич, я говно.
— Вы и я — исключение, — подмигивает Ленин Полонскому и весело смеется.
Полонский рассказывал Варе, что Ленин был очень умный человек, но болтлив, как Семен Левко. Сам Полонский был немногословен. Мой Котя унаследовал от него это качество.
В ванной на втором этаже опустевшего дома в Шишкином Лесу Котя сбривает бороду. Из окна его комнаты видно, как в окне дома Левко Зина крутится перед зеркалом. На ней открытое белое бальное платье.
Во двор Левко въезжает «мерседес». Павел проходит в дом. За ним охранник несет свертки с покупками.
Зина уже на первом этаже. Она включила музыку, и Котя слышит доносящиеся из дома Левко звуки вальса. Зина кружится по комнате, приседает в глубоком реверансе навстречу вошедшему Павлу.
Котя продолжает бриться. По мере исчезновения бороды лицо его становится нежным и детским.
Павел говорит что-то Зине, размахивая руками, она нетерпеливо топает ногой. Он крутит пальцем у виска, она настаивает. Он смеется и начинает с ней танцевать.
Глядя, как они кружатся в вальсе, Котя заканчивает бриться, обтирает одеколоном неузнаваемое свое лицо, берет с подоконника флакон с кремом для бритья и выходит.
Мебель из столовой уже вывезена. Десятилитровую бутыль с рябиновой Котя находит в стенном шкафу. Она спрятана за кипой белья. Котя отпивает из горлышка.
Он сидит перед зеркалом в своей комнате на втором этаже. У него подведены глаза, и теперь он намазывает черной помадой губы. Звуки вальса из дома Левко прекращаются.
Внимательно изучив свое накрашенное лицо, Котя стирает краску с губ, берет флакон с кремом для бритья, втыкает в дно его штекер шнура, а другой конец шнура подсоединяет к ноутбуку. Во флаконе у Коти спрятана миниатюрная видеокамера.
На экране ноутбука появляется расплывчатая видеозапись танцующих Павла и Зины. Недовольный качеством изображения, Котя выключает ноутбук, развинчивает флакон, достает из него камеру, берет со стола буклет с инструкцией и углубляется в его изучение. Погруженный в это занятие, он даже не услышал, как хлопнула входная дверь.
— Котя! Ты здесь? — кричит внизу Таня.
Пока она взбегает по лестнице, он успевает спрятать камеру и буклет в стол.
Таня входит и видит его бритое и накрашенное лицо. Ахает.
— Котя! Зачем ты это сделал?
— Надо что-то иногда менять.
— Почему ты здесь ночуешь один? Что случилось?
— А по-твоему, ничего не случилось?
— Я понимаю, я все понимаю. Папа умер. И вообще. .. Но надо не брить бороду, а что-то делать всерьез! Слышишь? Надо же что-то делать? Нам надо взять Петьку и уехать. Вообще уехать. У нас есть загранпаспорта. Давай уедем куда-нибудь на Кипр, на Средиземное море, прямо сейчас, сразу! Давай, а? Увезем Петьку, и нас никто никогда не найдет.
— На какие деньги мы уедем? На то, что дал мне Павел? — спрашивает Котя.
— Нет, конечно. Мы займем. Мы у Антона займем. Мы что-нибудь придумаем. Но здесь нельзя оставаться.
— А дед?
— Он справится без нас.
— Уезжай, — говорит Котя.
— Что значит «уезжай»?! А ты?
— У меня тут дела.
— Какие у тебя могут быть дела?
Бедный Котя. Так она о нем думает. Какие у Коти могут быть дела?
Мой папа не умеет готовить. Он ухитрился прожить восемьдесят пять лет, ни разу не приготовив себе еды. Раньше всегда готовила мама или прислуга. Теперь ему готовит Нина, или еще кто-нибудь из наших приносит ему поесть. Сейчас он сидит на кухне, в своей городской квартире и ест принесенный Машей суп. Маша сидит рядом и смотрит на него.
— Все-таки вы, евреи, очень странные л-л-лю-ди, — изрекает Степа.
— С чего это ты?
— Я вдруг сейчас вспомнил твоего п-п-папу Эрика, — объясняет Степа. — Как в восемьдесят втором году, когда Макс остался в Англии, Эрик встречался там с ним и потом совершенно ничего нам с Дашенькой об этом не сказал. Мы с Дашенькой при нем все время говорили о Максе, а Эрик ничего не сказал.
— Почему ты вдруг про это вспомнил?
— Потому что твой папа Эрик и твой муж Сорокин были очень д-д-дружны.
— Но папа Эрик не работал в органах.
— Сорокин тоже говорит, что не работает, но мне все-таки кажется...
— Я не хочу говорить о Сорокине.
— Я понимаю, деточка. Я все понимаю. Вы с ним в разводе. Но он такой милый парень. Вот я и подумал: у нас этот аукцион, а Сорокин как раз служит у Кристи...
