– У меня есть приятные новости для Вас, мадонна, герцогиня Бари окружена вниманием и совершенно счастлива. Её супруг заботится о ней, устраивает празднества в её честь и угождает ей всеми возможными способами. Мне известно, что он испытывает к ней сердечную любовь и благожелательность; дай Бог, чтобы это продолжалось долго.

В свой черёд, Лодовико отзывался о Беатриче:

– Она мне дороже, чем свет солнца.

Однако, как известно, юная герцогиня Бари не всегда была «милой».

– Я не смог бы рассказать Вам и об одной тысячной доле проказ, в которых принимают участие герцогиня Милана и моя жена, – писал Моро своей свояченице. – В деревне они участвуют в скачках и галопом носятся за придворными дамами, стараясь выбить их из седла. А сейчас, когда мы вернулись в Милан, они изобрели новый вид развлечений. Вчера в дождливую погоду, надев плащи и повязав голову платками, вышли на улицу вместе с пятью или шестью другими дамами и отправились закупать провизию. Но так как здесь не принято, чтобы женщины ходили с покрытой головой, то простолюдинки начали над ними смеяться и делать грубые замечания, отчего жена моя вспыхнула и ответила им в таком же тоне. Дело зашло так далеко, что чуть не закончилось потасовкой. В конце концов, они явились домой, забрызганные грязью с ног до головы. То ещё зрелище!

27 апреля Тротти сообщил, что две герцогини играли друг с другом в кулачный бой («a la braze»):

– И супруга герцога Бари повергла свою соперницу!

В этом состязании, к сожалению, было слишком много символического. Беатриче, бойкий, взбалмошный и избалованный пятнадцатилетний ребенок, вовсе не была склонна проявлять такт по отношению к своей кузине. Вполне можно доверять рассказам о том, что на придворных церемониях она выставляла кузину на посмешище. (Судя по всему, Беатриче брала пример с Моро, который вёл себя подобным же образом по отношению к своему племяннику Джангалеаццо). Тротти записал 12 мая 1491 года высказывание герцогини Милана по этому поводу:

– Я хотела бы, чтобы со мной обращались точно так же, как с герцогиней Бари, и была бы довольна, если бы сеньор Людовико вёл себя так, словно у него две жены или две дочери, и не делал между нами различия. Я не желаю иметь ни на грош больше, чем герцогиня Бари, которой сеньор Людовико подарил множество драгоценностей из своей сокровищницы.

(Моро владел знаменитыми драгоценностями, среди которых был красный корунд Спино стоимостью 25 тысяч дукатов, большой рубин весом в 22 карата и жемчужина в 29 карат, также оцениваемая в 25 тысяч дукатов).

Что же касается родной сестры, то привязанность Беатриче к Изабелле, казалось, в разлуке ещё больше усилилась. Маркиза послала ей описание свадьбы их брата и Анны Сфорца, которая сопровождалась большими торжествами, включавшими в себя постановку двух комедий Плавта, чем славилась Феррара. Беатриче отвечала сестре:

– Письмо Вашей Милости позволило мне ощутить своё присутствие на этом празднике.

Она была настолько уверена в привязанности к ней своей сестры, что могла также написать:

– Я твёрдо знаю, что Вы очень скучаете по мне и что моё отсутствие лишило вас немалой доли радости от той свадьбы. Не буду отрицать, что теперь, когда я разлучена с Вашей Милостью, я не так сильно переживаю разлуку со своей любимейшей сестрой, как Ваша Милость всегда тоскует без меня; но и я чувствую, что лучшая часть меня самой оказалась вдали от меня.

Судя по корреспонденции герцогини Бари, она с нетерпением ждала новой встречи с сестрой, нетерпением, которое, по-видимому, разделяли также Моро и Галеаццо Сансеверино. Сама Изабелла тоже горела страстным желанием присоединиться к своим миланским родственникам, но не могла это сделать из-за отсутствия мужа, который в мае отправился на свадьбу своего брата Джованни Гонзага, а затем – к сестре в Урбино. Вообще, маркиз считал:

– При миланском дворе во время свадебных торжеств было совершено слишком много безумств!

А, может, он не отпускал жену в Милан из-за ревности к Моро. После же возвращения в Мантую Франческо заболел и поправился только в конце августа. Узнав об этом, Элеонора Арагонская, которую беспокоило отсутствие детей у старшей дочери, советовала ей:

– Ухаживайте за мужем во время болезни, чтобы больше сблизиться с ним!

Из чего можно сделать вывод, что Изабелла этим пренебрегала (а, возможно, и супружеским долгом?). Маркиза была вынуждена с большой неохотой отклонить настойчивые приглашения Лодовико также из-за того, что в казне Мантуи было мало средств, а поездка в Милан требовала больших расходов. Поэтому она удовлетворилась поездкой осенью в Феррару, отложив до следующей весны встречу с герцогом и герцогиней Бари, к большому разочарованию последних. Лодовико даже написал Изабелле:

– Я решил отложить турнир в честь рождения сына у герцога Джангалеаццо до Вашего приезда.

Таким образом, неожиданным следствием брака Беатриче стала сердечная привязанность, завязавшаяся между Моро и Изабеллой д'Эсте, которая по своему характеру гораздо лучше соответствовала роли его спутницы и доверенного лица, чем её сестра. Тротти пишет, что за все те тринадцать лет, которые он провёл в Милане, он ещё никогда не видел, чтобы Сфорца так чествовали своего гостя. Когда Изабелла останавливалась в Милане, Людовико почти не отходил от нее, заставляя послов и весь двор следовать за ней по пятам и уступая ей дорогу, к всеобщему изумлению, «и часто Его Милость ездил вместе с ней по садам в карете».

– Изабелла была более утончённая, лучше образованна, более глубокомысленна, нежели её сестра, – считал Ипполито Малагуцци-Валери, итальянский историк ХIХ века, – и маркизе было суждено внести больший личный вклад в итальянскую политику.

Однако другие исследователи возражают:

– Беатриче от матери унаследовала сообразительность, мужество и присутствие духа, а от отца – дипломатические способности и некоторую эластичность в вопросах совести.

При миланском дворе любили розыгрыши, но некоторые шутки Беатриче были в духе её деда Ферранте I, любившего показывать гостям комнату с мумиями своих врагов. Так, семидесятилетний Джакомо Тротти несколько раз обнаруживал в своём доме «большое количество лис, волков и диких кошек», которых приобрёл для своего зверинца Лодовико и которых в жилище посла запускали по приказу Беатриче. Но это было ещё только начало. Поскольку феррарец был довольно скуп, герцогиня Бари однажды украла у него два золотых дуката, шёлковую шляпу и новый плащ. Правда, деньги потом она отдала племяннице Тротти. Такие грубые шутки, скорее всего, были своего рода личной местью послу, который постоянно информировал герцога Эрколе об «альковных» делах его дочери. И всё же розыгрыши Беатриче имели предел и она никогда не опускалась до цинизма своего деда.

Герцогиня Бари не в меньшей степени интересовалась литературой и искусством, чем её старшая сестра. И во времена опасности она брала на себя лидерство и оказывала, вероятно, немалое влияние на государственные дела в Милане. Франческо Муралти, итальянский хронист ХV века, описывал Беатриче в своих «Анналах» как «юную, красивую лицом и смуглую, любящую придумывать новые костюмы и проводить день и ночь в песнях, танцах и всевозможных удовольствиях». Зачастую она диктовала моду того времени, и следуя её примеру, многие итальянские аристократки, даже за пределами миланского двора, начали носить прическу «коаццоне». Благодаря переписке вездесущего Тротти и письмам самой Беатриче к сестре и мужу, сохранилось множество описаний её модных нарядов. Абсолютной новинкой были, например, платья в полоску и идея использовать вместо пояса шнурок из крупного жемчуга, подчёркивающий талию. С детства привыкнув носить жемчуг, она постоянно использовала его, как в виде ожерелья, так и для украшения причёски и одежды. Ещё Беатриче предпочитала глубокие вырезы квадратной формы и ткани, украшенные эмблемами Сфорца и Эсте, воспроизводившиеся в виде узлов на шнурах платья (идея Леонардо да Винчи). Иногда она носила шляпы, украшенные перьями сороки, и туфли на высокой платформе, чтобы уменьшить разницу в росте со своим мужем.