В отношении министру внутренних дел генерал-губернатор Киевской, Подольской и Волынской губерний писал в июле 1893 г., что перехваченная корреспонденция штундистов показала: диссиденты оспаривают православный характер Российского государства и надеются, что государство защитит их от Православной церкви [РГИА, ф. 821, оп. 5, д. 1014, л. 18–18 об.].

Кроме того, с самого появления штундистов среди российских чиновников ходили слухи об их коммунизме и пацифизме. В феврале 1868 г. правление Херсонской губернии подало рапорт о новой секте. В числе прочих обвинений штундистам здесь приписывалось учение о том, что Христос страдал за весь человеческий род и одинаково любит всех людей, а потому и во всех делах этого мира люди должны быть равны. Подобные идеи должны были привлекать крестьян, которые не могли прожить с небольших наделов, которые достались им от правительства после отмены крепостного права, и мечтали получить больше земли в результате всеобщего передела. «Коммунизм, – сообщается в рапорте, – есть тот магнит, который привлекает к ним новых последователей и удерживает старых» [РГИА, ф. 821, оп. 5, д. 985]. Это стало одним из стандартных обвинений, выдвигавшихся против сектантов. Неясно, до какой степени подобные чаяния действительно были распространены и насколько действительно надеялись на их осуществление; но многочисленные доклады местных священников говорят о том, что штундисты, если и не увлекались идеями коммунизма, действительно хотели, чтобы в общественно-политическом устройстве России было больше равенства [Рождественский 1889: 206–208].

Кампания против новой религии была нацелена в первую очередь на искоренение молитвенных собраний, в которых видели главное средство распространения веры и политических идей, которые с ней ассоциировались. Киевский генерал-губернатор подчеркивал это в своем оказавшем влияние отношении 1893 г. [РГИА, ф. 821, оп. 5, д. 1014, л. 18–18 об.]. Затруднение для Церкви и властей заключалось в том, что по закону 1883 г. сектанты имели право собираться, если их учение не было признано «опасным» государством. Это затруднение было решительно устранено, когда Комитет министров в 1894 г. объявил штундистов «более вредной» сектой и запретил штундистские собрания. По этому вопросу комитет следовал решению Синода, который, в свою очередь, опирался на рекомендации съезда миссионеров 1891 г. Циркуляр, разосланный губернаторам 12 сентября 1894 г., которым вводилось решение Министерского комитета, инкриминировал штундистам отречение от православия, отрицание властей, проповедь социалистических идей и вообще представлял их как угрозу русской национальной идентичности. Таким образом, впервые была на официальном уровне артикулирована проблема взаимосвязи между религиозной идентичностью, национальной принадлежностью и политической благонадежностью в Российской империи.

Теперь на смену спорадическому насилию в отношении сектантов-евангеликов пришло полномасштабное, систематическое преследование. Наказание налагалось не только за обращение других, но и просто за участие в штундистских собраниях. На протяжении десятилетия с конца 1894 – начала 1895 годов многие лидеры движения были приговорены к тюремному заключению или ссылке: Никита Воронин, первый обращенный из Тифлиса, был сослан в Вологду под полицейский надзор на четыре года, Ивана Рябошапку сослали из Херсонской губернии в Эривань на пять лет, а Василий Иванов, который уже тогда был видным странствующим проповедником, был закован в кандалы и на пять лет сослан в Слуцк. Многие верующие пытались избежать преследования, переселившись в Сибирь или Центральную Азию. Другие бежали заграницу. Василий Павлов, освободившись из ссылки в Оренбурге в 1895 г., уехал в румынский город Тулчу, Иван Проханов, молодой проповедник из Петербурга, в 1895 г. отправился в Стокгольм, а оттуда – в Гамбург, Париж и, наконец, в Англию [История евангельских христиан-баптистов 1989: 119–121].

Во время судебных процессов по этим делам возник вопрос, по каким признакам можно считать обвиняемого штундистом. Ответчики обычно называли себя не штундистами, а баптистами, евангельскими христианами или христианами веры евангельской. Они настаивали, что не подпадают под критерии, указанные в циркуляре 1894 г.: они не отрицают власть и все таинства. Во многих случаях приводились программные заявления (Исповедание веры) баптистов: «существующие же власти от Бога установлены» или «мы считаем себя обязанными оказывать безусловное повиновение их законам, если таковые не ограничивают свободного исполнения обязанностей нашей христианской веры». Вместе с тем эксперты, которые привлекались для того, чтобы определить, являлись ли обвиняемые штундистами, обычно принадлежали к церковной противосектантской миссии: они принципиально отрицали, что среди русских могут быть баптисты, и настаивали, что все ответчики штундисты. Некоторые наблюдатели с беспокойством отмечали, что эти консультанты часто пользовались определением «штунды», данным в циркуляре 1894 г., в качестве «доказательства» особого вреда, исходящего от тех, кого они называли штундистами [Преследование баптистов 1902: v-vi; 70–77; Ясевич-Бородаевская 1912: 37-108; Бобрищев-Пушкин 1902: 139–150, 160; Мельгунов 1903].

В 1900 г. появилось два очень похожих циркуляра, изданных Министерством юстиции и Министерством внутренних дел, которые возводили мнение таких экспертов в статус закона. По версии Министерства юстиции, «последователи русской секты штунды… особенно настойчиво стали именовать себя баптистами», однако баптистская вера признается «нашим законодательством только за последователями Немецкой Протестантской Секты». В этом циркуляре также определялись критерии, по которым религиозное собрание могло быть признано штундистским: использование рукописных или печатных сборников гимнов, баптистских или принятых у баптистов, толкование Библии любым из участников собрания «в духе лжеучения секты» и импровизированная молитва с преклонением колен и без крестного знамения[28]. Теперь была проведена четкая граница между русскими штундистами и немецкими баптистами.

Преследование и суды над религиозными диссидентами привлекли внимание многих противников самодержавия. С 1860-х годов народники, либералы, а потом и марксисты смотрели на староверов и сектантов как на представителей более аутентичных форм русской культуры и как на потенциальную аудиторию для своих революционных идей. В 1881 г. выдающийся народник, исследователь религиозного свободомыслия Алексей Степанович Пургавин писал, что среди религиозных диссидентов

На местах революционеры начали знакомиться с сектантством во время хождений в народ, встречая их среди крестьян на селе и среди рабочих в городах. Их пытались привлечь в качестве потенциальных союзников в деле революционного преобразования российского общества[30]. На рубеже веков социал-демократ Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич и социал-революционер (и одновременно толстовец) князь Дмитрий Александрович Хилков активно выступали за революционную агитацию среди религиозных вольнодумцев.

Молодой революционер Бонч-Бруевич в 1890-е годы занялся этнографическим исследованием русских сектантов и стал оказывать им помощь (он сопровождал группу духоборов, которые эмигрировали в Канаду в 1899 г.). В 1902 г. он опубликовал серию статей в журнале «Жизнь», где утверждал, что сектантские группы – продукт меняющихся условий на селе и что революционеры должны обратить внимание на сектантов. Этот вопрос был вынесен на обсуждение II Съезда Российской социал-демократической рабочей партии летом 1903 г. Хотя этот съезд больше всего запомнился расколом партии на фракции большевиков и меньшевиков, по поводу предложения Бонч-Бруевича была принята следующая резолюция: