Эх! Никогда не узнаешь, когда судьба устроит тебе встряску. Кто бы мог подумать, что имя Мирьям, напечатанное на иврите, — ведь тысячу раз он его видел на счетах за квартиру — так разбередит ему душу.

Он открыл письмо.

Мой дорогой Барух, не знаю, найдет ли тебя мое письмо, но я надеюсь, что найдет. Как это непохоже на все те годы, когда я знала, где ты, но не была уверена, что мои письма до тебя дойдут. С тех пор многое изменилось, и, слава Богу, по большей части к лучшему. Я постоянно себе об этом напоминаю в эти последние два непростых дня.

Барух, никогда не думала, что однажды придется писать тебе такое письмо. Никогда не думала, что однажды случится так, что я не буду знать, где тебя искать. Именно это стало для меня самым большим потрясением. Хочешь верь, хочешь не верь, но именно это ранило меня больше всего. Что ты исчез для нас. Меня и наших детей. Что стал относиться к самым близким тебе людям как к доносчикам, как к чужим. И все же я думаю, знай я, где ты, мне было бы легче переносить эту боль.

Барух, ведь я не наивна. Я понимаю, что обещания, которые люди дают друг другу в молодости, с возрастом не так-то легко соблюдать. Понимаю все насчет мужчин и искушений плоти. Об этом говорят и мой жизненный опыт, и Тора, которая не уходит от этой темы. Мне шестьдесят, а в плане сексуальном женщина в шестьдесят отличается от мужчины в шестьдесят пять. Я не испытываю того желания и той потребности быть желанной, как тогда, когда я была моложе. Господь, в мудрости Своей, создал женщин и мужчин разными и наделил мужчин способностью сохранять желание до смертного часа. Когда царь Давид состарился, постель ему согревала молодая девушка, Ависага Сунамитянка, а не его жена Вирсавия, некогда столь прекрасная, что ради нее он совершил ужасный грех. В Торе нигде не сказано, что Вирсавия испытывала, видя в постели мужа эту девушку. Неужели ей не хотелось самой о нем заботиться? Или она просто смирилась с тем, что не может дать ему то, что может дать молодая? Разумеется, времена тогда были другие, у царей было много жен, и ни одна из них не могла ожидать, что будет для него единственной. И все же последние дни Вирсавия и Ависага не выходят у меня из головы. В Библии есть только одно место, где Вирсавия и Ависага появляются вместе, — когда Вирсавия приходит к царю Давиду просить оказать ей честь и пообещать назначить Соломона законным преемником трона Израилева. «Вирсавия пошла к царю в спальню; царь был очень стар, и Ависага Сунамитянка прислуживала царю; и наклонилась Вирсавия и поклонилась царю»^[25]. Зачем в Библии упоминается, что с Соломоном была Ависага? Вирсавию тогда это еще больше унизило. Ей пришлось не только умолять мужа выполнить обещание, но умолять в присутствии молодой женщины, которая согревала ему постель. Тем не менее в результате она была вознаграждена. Муж сдержал обещание, и сын ее унаследовал трон и возвел, слава Господу, Первый храм.

Я много думала об этом и о том, какой урок я должна из этого извлечь. Стоит ли признать, что природа мужчин и женщин различна и с этим надо примириться? Знаю, наша близость уже не та, что прежде. Я не Ависага, я Вирсавия. Твоя жена, женщина шестидесяти лет, мать твоих детей. Но после стольких лет брака о чем Вирсавия может просить своего мужа? Позволено ли ей просить только за детей или за себя тоже? То, что у меня нет прежних желаний, вовсе не значит, что у меня вообще нет никаких желаний. Мне все так же необходимо многое другое, что у нас было: уют, дружеское участие, уважение, привязанность, любовь. Неужели те узы, которые нас связывали все эти годы, которые преодолели все препоны, ничего не стоят? А Вирсавия, ей что — ничего не причитается?

Я пишу тебе не для того, чтобы о чем-то просить или что-то требовать. Не стану и делать вид, будто мне не больно и я на тебя не в обиде. Но я вижу, что мы с тобой как пара оказались на распутье, и задаюсь вопросом, какой путь нам лучше будет выбрать. Оба мы достигли зрелости, а наши дети уже почти взрослые. Так что сейчас, на этом этапе нашей жизни, у нас уже нет необходимости сохранять семью ради детей. И я на этом этапе вполне проживу без мужчины. Моя мать овдовела, будучи немногим старше меня, и остаток дней прожила в одиночестве. Она говорила, что ей не на что жаловаться. Конечно, хорошо бы, чтобы отец был жив, был рядом, но и без него у нее оставались подруги и я. И не одна только я, а все мы, ты же помнишь. Мы все о ней заботились, и ты не меньше моего. Ты стал ей сыном, словно и вправду был ей кровным родственником. У меня тоже есть друзья и есть наши дети. А вскоре, Бог даст, появятся и внуки. Вспоминаю, как жила моя мать в последние годы, и понимаю, что такая жизнь меня не пугает. И все же как моей матери хотелось, чтобы отец был с ней, так и мне, даже после всего случившегося, хотелось бы, чтобы ты остался со мной. Мы вместе построили семью. О ней мы мечтали почти с того самого дня, как познакомились в Москве. Мечта эта казалась такой далекой, долгое время — почти недостижимой. Но мы ее осуществили. Мы обосновались на израильской земле, земле наших предков, и вырастили тут двух красивых детей, которые гордятся тем, что они — евреи и израильтяне и мечтают уже на иврите.

Барух, я не знаю, что ты собираешься делать. Не знаю, что у тебя на уме и на сердце. Не знаю, какие обещания дал ты Лиоре, Ависаге в нашей истории. Конечно, я всегда видела в ней Ависагу. Любая молодая женщина в твоем доме всегда Ависага. Какой бы почтительной и вежливой она ни была, ты чувствуешь: в ней таится угроза. И она в этом даже не виновата. Это в природе вещей. Наша задача — бороться против природы. Наша задача — сопротивляться дурным помыслам с помощью помыслов добрых. Не знаю, долго ли сопротивлялась им Лиора и долго ли пытался устоять ты. Дафна сказала, что тебя шантажировали и что, если бы ты пошел на сделку, эти ужасные снимки никогда бы не увидели свет. (Тут я на твоей стороне. На такие компромиссы нельзя идти, и я бы тоже на такой компромисс не пошла.) Но если тебя шантажировали, значит, ты не собирался никому показывать эти снимки и не хотел обнародовать свой роман. И тогда возможно, что роман этот исчерпал себя или что ты собирался положить ему конец. Возможно, ты вообще и не думал уходить из семьи. Возможно, ты просто оступился, всего раз поддался искушению, а теперь готов вернуться и жить с нами по-прежнему. Решать тебе. Но если ты захочешь вернуться в семью, я готова тебя простить. Наши друзья, наша община — они сплотились вокруг меня и поддерживали меня так, как прежде, в годы нашей борьбы, и они абсолютно со мной согласны. Все готовы тебя простить. Никто из нас не совершенен. Сегодня утром Гедалья принес мне этот стих из Екклесиаста: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы»^[26]. Величайшие наши мудрецы и пророки тоже были не без греха. Так имею ли я право ожидать от тебя, даже от тебя, чтобы ты оказался праведнее, чем наши мудрецы?

Барух, что бы ты ни решил, прошу лишь об одном: решай скорее. Даже если ты решишь не возвращаться ко мне, возвращайся поскорее к своему народу и к своим детям. Они отчаянно нуждаются в твоем присутствии и твоем наставлении.

Твоя жена

Мирьям

Много дурного я совершил, подумал Котлер. Но хуже всего он поступил с той девушкой, которую сорок лет назад повстречал в Москве и которой поклялся в любви. Эта молчаливая, задумчивая девушка, похожая на молодую Ингрид Бергман, однажды вечером пришла на занятия ивритом, которые Собели тайно проводили у себя на квартире. «Рак иврит» — «только на иврите», такое там было правило. Когда им выпало разыгрывать друг с другом диалог, он спросил у нее: «Не хотели бы вы сходить в кино, выпить по чашечке кофе, выйти замуж, поехать в Израиль и вырастить там большую семью?» Она только и ответила: «Зе у?» — «Вот как?»

Где-то в Мирьям до сих пор таилась та девушка, а еще другие Мирьям, преданные и самоотверженные, и они облегчали и скрашивали его жизнь. Он обидел их всех, поврозь и вместе, и теперь он для них стал чужим, и вернуться к ним, даже если он захочет, невозможно. А к той Мирьям, что написала письмо? К ней, скорее всего, тоже.