На головах у них торчали выросты, ветвистые рога или щитки, как у насекомых, попадались головы смятые и сдавленные, словно заплесневелые апельсины. Клыкастые пасти и пасти воронкообразные ухмылялись, зевали и источали слюну. Кошачьи уши и уши летучих мышей, крысиные усы. Глаза старцев на юных лицах, громадные и наивные детские глаза на лицах, сморщенных от времени. Глаза подмигивали и щурились даже на тех частях тела, где я не чаял их увидеть. Гоблины скрывались везде: они пялились на нас изо всех щелей в обшивке стен, а изо всех дыр в лестничных перилах торчали гоблинские носы и хоботки. Слуги Джона Каблука тыкали в нас грубыми мозолистыми пальцами, тянули за волосы и щипали, оставляя на теле синяки. Мы с Дидоной выбежали из дома, забрались на спину Квакеру и поскакали в зимний лес.

С неба цвета бурных морских волн обильно валил снег. Копыта Квакера цокали в тишине, да звенела лошадиная упряжь.

Поначалу нам удалось отъехать довольно далеко, затем откуда-то опустилась тонкая туманная дымка, и тропа больше не вела в нужном направлении. Мы забрались так глубоко в чащу и скакали так долго — не иначе как этот лес превышал размерами Дербишир и Ноттингемпшир, вместе взятые! По моим подсчетам, нам давно уже пора было выехать на опушку. И какую бы тропу я ни выбирал, мы неизменно проезжали мимо белой калитки, за которой начиналась ровная сухая дорога — подозрительно сухая, если учесть, сколько снегу навалило вокруг, — и всякий раз Дидона спрашивала, почему мы не свернем туда. Однако я не поддался. Тропинка казалась самой обычной, но вдоль нее дул обжигающий ветер, словно дыхание печи, в котором вонь горелого мяса смешивалась с запахом серы.

Когда стало окончательно ясно, что скакать дальше — только изнурять себя и коня, я сказал Дидоне, что нужно спешиться и привязать Квакера к дереву. Так мы и поступили. Затем забрались на ветки и стали ждать Джона Каблука.

Семь вечера того же дня

Дидона рассказала мне, что слыхала от матери, будто бы красные ягоды, вроде рябиновых — лучшее средство против эльфийского колдовства.

— Вон они краснеют в зарослях неподалеку, — сказала она. Видимо, глаза ее по-прежнему затуманивали чары, ибо никаких ягод не было и в помине — только каштановые бока Пандемониума — гнедого жеребца Джона Каблука.

И вот уже два эльфа на лошадях стояли перед нами, а снег падал сквозь них.

— Это вы, кузен? — воскликнул Джон Каблук. — Как поживаете? Я бы пожал вам руку, да боюсь не дотянуться. — Он был полон веселья и злобы, словно пудинг, набитый сливами. — А у меня выдалось суматошное утро. Представляете, все девицы оказались помолвлены, хотя ни одна не призналась, с кем. Разве не удивительно?

— Еще бы, — согласился я.

— Да и кормилица сбежала. — Он бросил кислый взгляд на Дидону. — Никто и никогда не осмеливался так расстраивать мои планы, и теперь я полон решимости отыскать виновника моих бедствий. А знаете, кузен, что я с ним сделаю, когда найду?

— Даже не догадываюсь, — отвечал я.

— Убью, — промолвил Джон Каблук, — как бы его ни любил.

Плющ, что обвивал дерево, начал шевелиться и рябить, словно морские волны. Поначалу я подумал, будто кто-то пытается укрыться в зарослях, затем понял, что растение движется само. Словно змеи в поисках добычи, плети поднимались в воздух и закручивались вокруг моих икр и лодыжек.

— Ах! — воскликнула Дидона и попыталась оторвать плети.

Однако плющ не только двигался — он рос.

Вскоре мои ноги были намертво привязаны к стволу новыми побегами. Плети заплетали грудь, терзали правое предплечье. Они грозились проглотить мой дневник, но эту опасность я предвидел. Плети не успокоились, пока не добрались до шеи — мне оставалось гадать, задумал ли Джон Каблук задушить меня или просто привязать к дереву и заморозить до смерти!

Затем настал черед Дандо.

— А ты чем слушал, башка чугунная. Я ведь говорил тебе, что он такой же изощренный лжец, как ты да я! — Джон Каблук заехал слуге в ухо. — Где были твои глаза? Ты только посмотри на него! Разве ты не заметил, что в груди его бьется свирепое сердце эльфа, которое не дрогнет, когда придет время убивать? Поди сюда, нежить окаянная! Сейчас я проделаю тебе пару лишних дырок в роже, чтобы знал, куда смотреть!

Я спокойно дожидался, пока мои кузен закончит ковырять тупым концом хлыста щеки слуги, а Дандо перестанет выть.

— Не уверен, — промолвил я, — что когда придет время убивать, сердце мое не дрогнет, но проверить стоит.

Свободной рукой я перевернул страницы дневника, чтобы найти ту, где описывал свой приезд в деревню. Затем отклонился от ствола так далеко, как только мог (что оказалось довольно легко, ибо плющ надежно поддерживал меня), и сотворил над головой Джона Каблука тот удивительный жест, который он некогда проделал над головой старика.

На миг мы оцепенели, словно замерзшие деревья, и потеряли дар речи, словно птицы в чаще и звери в норах. Внезапно Джон Каблук возопил: «Кузен!..»

Это были его последние слова. Пандемониум, который, казалось, знал, что случится в следующее мгновение, встал на дыбы и стряхнул всадника на землю. Конь словно испугался, что мое заклинание захватит и его. Раздался жуткий скрежет — деревья задрожали, птицы с карканьем взмыли в воздух. Казалось, будто целый мир, а не какой-то презренный эльф раскололся надвое. Я посмотрел вниз — Джон Каблук лежал на снегу, разделенный ровно на две половинки.

— Ха! — вскричал я.

— О боже! — воскликнула Дидона. Дандо издал вопль, который описать не берусь, ибо в английских словах не бывает такого количества слогов. Затем Дандо схватил поводья Пандемониума и ускакал вперед со скоростью, на которую только он один был способен.

Смерть Джона Каблука ослабила заклинание, которое он наложил на плющ, и мы с Дидоной без труда распутали ветви. Мы добрались до деревни и я вернул женщину счастливым родителям, любящему мужу и голодному ребенку. Мои прихожане осыпали меня похвалами, благодарностями, обещаниями помощи и так далее и тому подобное. Я устал до смерти, поэтому после краткой речи, в которой советовал им извлечь уроки из моего мужества и самоотверженности, сослался на головную боль и отправился домой.

Одно лишь тревожило меня — я не успел осмотреть тело Джона Каблука. Мне пришло в голову, что если разум обитает в мозгу человека, то внутри эльфа должен располагаться некий орган, отвечающий за волшебство. Действительно, рассеченное тело обладало некоторыми удивительными особенностями. Прилагаю весьма грубую зарисовку и несколько заметок о том, чем эльфийская анатомия отличается от человеческой. Завтра на рассвете непременно отправлюсь в лес, чтобы изучить труп более тщательно.

Декабря 11, 1811 года

Тело исчезло. Наверное, его похитил Дандо. Какая досада — а я так надеялся отослать труп в анатомическую школу мистера Бейли на Грейт-Уиндмил-стрит в Лондоне! Полагаю, усадьбу и прочие владения Джона Каблука унаследует младенец в пустой комнате, что в конце коридора. Возможно, лишившись молока Дидоны в столь нежном возрасте, сын Джона Каблука не вырастет таким же сильным и злобным, как его отец.

Я не оставил надежд унаследовать земли отца и когда-нибудь собираюсь объявить о своих притязаниях. Вряд ли сан священника англиканской церкви несовместим с владением обширными землями в Стране Фей — я, во всяком случае, о таком не слыхал.

Декабря 17, 1811 года

Я подло предан преподобным Джоном Маккензи! Меньше всего я мог ожидать подобного коварства со стороны собрата-священника. Оказалось, что он женится на наследнице замка и нескольких сотен миль промозглых шотландских пустошей в Кейтнессе. От всей души надеюсь, что на землях, полученных преподобным Маккензи в качестве приданого, найдутся болотистые участки и он сгинет в трясине. Вынужден с прискорбием заметить, что обманутые чувства мисс Мэри Макдональд заставили ее обратить свой гнев против меня и Генриетты. Мисс Макдональд убеждает Генриетту, что мне нельзя доверять, и грозится написать миссис Газеркоул и миссис Эдмонд. Генриетта уверяет меня, что ничего не боится, напротив — приближающаяся буря заставляет ее сердце ликовать.