Аукционист назначил стартовую цену в 25 тысяч долларов. Ришад, презрев правила аукционного этикета, тут же предложил 75 тысяч, и торг по этому лоту кончился. Пожилой джентльмен рядом со мной тихонько рассмеялся, будто произошедшее оказалось великолепной шуткой, а я тем временем размышлял, как бы заполучить Ришада в клиенты. Принц со всей своей свитой покинул зал, и аукционист объявил следующий лот.
Им оказалось полное собрание сочинений Б.М.Боуэр. Как объясняла программка, она была одной из первых, писавших в жанре вестерна, и одной из немногих, кто действительно жил на Диком Западе и в полной мере изобразил «притягательность Дикого Запада». Именно этот набор книг принадлежал самой Боуэр, и хотя ни одно из изданий не было первым, но заново переплетенные еще при жизни писательницы кожаные тома с золотым обрезом пребывали в прекрасном состоянии и смотрелись настоящим собранием.
Все это расписывалось в каталоге самыми яркими красками. Аукционист просто представил лот как «Пункт первый, набор вестернов, написанных Б.М.Боуэр. Собственность автора. 62 тома. Кожаный переплет». Столь малый интерес аукциониста к предмету и довольно сухое объявление позволили мне заключить, что книги составляли лишь часть некоего целого, большой контрактной сделки, в которую, возможно, входили и дневники Кеттльмана. Эту скуку надо было переждать, чтобы двинуться к более редким лотам.
Аукционист заявил начальную цену в 350 долларов. Старый джентльмен слева от меня кивнул, и я заметил, что аукционист на мгновение поколебался. Потом он подтвердил покупку.
- За триста пятьдесят долларов мистеру Мортимеру Фечнеру. Кто предложит 400?
Никто не предложил, и торги продолжились.
Пока добрались до «Вращения», прошло еще часа два. За это время Лизетта торговалась за инкунабулу гностического религиозно-философского труда эпохи Адриана и подлинник пергаментного письма Альберта Великого. И оба упустила в пользу покупателей, предложивших более высокую цену.
Старик, сидевший рядом со мной, больше не торговался, хотя с интересом наблюдал за процессом. Один раз он поднялся и вышел из зала, что я расценил как перекур, потому что, когда он возвратился, от него сильнее пахло табаком, а из нагрудного кармана торчала трубка.
Запах табака моментально перенес меня на ферму моего дяди. Я ездил туда каждое лето, пока мне не исполнилось восемнадцать, помогал пахать поле и убирать урожай. Тяжкий труд для мальчика, но после работы тетка выставляла на стол огромные блюда жареных цыплят, запеченной говядины, вареную кукурузу, картофельное пю-
ре и пироги с крыжовником. Еда была настолько аппетитна и вкусна, что с тех пор навсегда определила мои представления о стряпне и служила для меня эталоном. По вечерам дядя читал вслух какую-нибудь книгу, завладевшую его воображением, и именно здесь началась моя любовь к чтению. Мы сидели на заднем крыльце, мухи жужжали вокруг лампы, поля погружались в бесплотные звуки ночи, а тетя и я слушали Шекспира и Китса, Толстого и Кристофера Морли.
Наконец начались торги за Коперника. Вначале предложения поступали быстро: 600 тысяч, 650, 680… Когда цена поднялась до 700 тысяч долларов, остались только три претендента на лот: я, Лизетта и куратор музея астрофизики «Дедал». Я ощущал напряжение, исходившее от сидевшей рядом Лизетты - интересно, какой у нее лимит? Мой был в 900 тысяч. Я кивнул, соглашаясь поднять цену до 750 тысяч долларов, и она подняла руку, чтобы обозначить 775 тысяч. Я поднял до 800, и она заявила 805. Куратор музея предложил 815 тысяч, и я почувствовал, как Лизетта «сломалась». Остались лишь мы с «Дедалом». Я собирался уверенно выиграть этот лот. Поднял цену до 820, а куратор до 830. Я потянулся было вверх, чтобы поднять цену еще на 5 тысяч, но старик вдруг схватил меня за руку.
- Пусть забирает, - сказал он. - Вам это не нужно.
Я озадаченно посмотрел на него и в этот момент проиграл торг. Молоток аукциониста со стуком опустился:
- Продано джентльмену из «Дедала».
- Как вы посмели! - зашипел я на старика. - Как вы посмели перебивать!
Старик лишь удивленно поднял брови.
Я так разозлился, что мои слова, вылетая, превращались в бессвязное ворчание. Я протолкался мимо него к проходу. Не самое лучшее решение - покинуть зал после проигрыша торга, но мне уже было наплевать.
Я вырвался на улицу и зашагал вперед, не глядя по сторонам: все равно куда, лишь бы убежать от своей бессмысленной злобы. Накрапывал дождь, и улицы были безлюдны, не считая нескольких промокших душ, спешащих к теплу и свету, хоть к какому-нибудь подобию комфорта. Автомобили с шумом проносились мимо, поднимая грязные фонтаны брызг. Я остановился на перекрестке у светофора. Сигнал отражался в луже дрожащим красным леденцом. Перед тем как свет переменился, я повернул обратно в «Хольсон» - стремление к сухому месту преодолело мое озлобление.
Я вошел в ближайшую боковую дверь вместо главного подъезда, чтобы не обходить все здание по темной сырости, и оказался в коридоре для служащих. Стряхнул намокшее пальто и направился к аукционному залу, оставляя за собой цепочку маленьких лужиц. Завернув за угол, я увидел взволнованного аукциониста, который что-то настоятельно втолковывал лысому мужчине в черном костюме, и заключил, что в торгах объявлен перерыв.
- Да говорю вам, - кипел аукционист, - я очень тщательно проверил эти боуэрские книжки. Там ничего не было.
- Ну, вы что-то упустили. В ином случае Фечнер никогда бы… - лысый заметил меня. - Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр? - бесстрастно, но с нажимом спросил он, как обращаются смотрители музея к посетителям, пытающимся подобраться слишком близко к экспонату.
- Извините, вероятно, я ошибся дверью. Я собирался вернуться на аукцион.
- Позвольте мне проводить вас туда.
- Лысый парень по-быстрому сопроводил меня обратно в зал, и я выбрал себе местечко в заднем ряду. До самого конца торгов я не мог прийти в себя от некоторого ошеломления. Фечнер уже ушел. Лизетта была все еще здесь, но милосердно игнорировала меня. Я был абсолютно уверен, что моей карьере пришел конец. И что больше никогда не появлюсь на этом аукционе.
