Вилья приказал одному из своих подчиненных постучать в ворота особняка и спросить дона Луиса Хименеса-и-Санчеса.

Посланный трижды постучал. Войско Вильи и собравшаяся публика ждали в полном молчании. Лишь изредка тишину нарушало лошадиное ржание.

Вышла служанка в черном платье и безукоризненно белом фартуке.

— Что угодно сеньору? — учтиво спросила она, не обращая никакого внимания на огромное войско революционеров.

— Дома ли дон Луис Хименес-и-Санчес? — так же учтиво осведомился посланец Вильи.

— Он сейчас отдыхает в своей спальне и велел его не беспокоить.

Посланец любезным тоном попросил служанку доложить хозяину, что его хочет видеть дивизионный генерал Франсиско Вилья.

Женщина ушла. Посланный терпеливо ждал: генерал Вилья требовал в таких случаях вести себя как можно более прилично. Этому его научил Фелипе Анхелес. Нельзя, чтобы армию называли шайкой разбойников.

Служанка вернулась:

— Хозяин говорит, что не принимает бандитов и что…

— Как вы сказали, сеньорита?

— …и что этот Вилья может убираться куда подальше.

На лице посланца не дрогнул ни один мускул: он давно привык к таким ответам. Поблагодарив служанку за любезность, он отправился к Вилье доложить о результатах миссии (генерал и сам все прекрасно слышал, но ему нравилось, чтобы ему докладывали).

Выслушав отчет, Вилья приказал направить жерло одной из пушек на особняк и скомандовал:

— Огонь!

Снаряд не только снес ворота, но и разрушил сразу полдома, в результате чего все убедились, что землевладелец Хименес действительно отдыхал в своей спальне. Не прошло и минуты, как двести солдат захватили особняк и взяли в плен его богатого владельца.

Что до служанки, то от нее не осталось ничего, кроме руки и белого фартука.

Пленника привели к генералу.

— Вот и довелось свидеться, сеньор, — сказал вождь революционеров землевладельцу — пятидесятилетнему холостяку, принадлежавшему к одной из самых знатных фамилий, закончившему факультет права в университете Мехико и удостоенному самых высоких академических званий.

— Мерзкий бандит! — услышал он в ответ.

— Спокойно, дружище, спокойно. Это еще вопрос, кто из нас бандит. Я граблю богатых, а вы грабите бедных. Вы такой же разбойник, как и я.

Хименес-и-Санчес хотел было плюнуть в лицо вождю революции, но сдержался, услышав, как щелкнули сотни затворов.

Сержант Веласко, наблюдавший за происходящим издалека, почувствовал, что теряет сознание: землевладелец, которому генералом Вильей была уготована кровавая месть, был не кто иной, как Луисито Хименес-и-Санчес — друг детства Веласко и его товарищ по университету. Одно за другим проносились в голове Фелисиано воспоминания: велосипедные прогулки вокруг леса Чапультепек, праздники, детские игры, поездка на пароходе в Буэнос-Айрес, часы, проведенные в залитых солнцем кафе на Пасео-де-ла-Реформа, великолепные балы, которые устраивали их семьи… Сердце Веласко отчаянно забилось, ноги задрожали.

В чувство его привел отданный звучным голосом приказ полковника Гонсалеса:

— Сержант Веласко, немедленно готовьте гильотину! — и, подмигнув, полковник вполголоса добавил:

— Сейчас они узнают, почем фунт лиха?

Веласко похолодел. Мозг отказывался ему подчиняться. Что делать? Бежать? Или он, Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте допустит, чтобы произошло преступление? Допустит убийство человека своего круга? Убийство друга?! Да, ему придется это сделать. У него нет выбора. «Никакого», — подумал он.

Между тем беседа генерала Вильи с землевладельцем Хименесом продолжалась. Вилья разъяснял, что, если Хименес не внесет требуемую сумму на нужды революционного дела, ему, Вилье, придется принять суровое решение и украсить головой Хименеса здание почты.

— Попробуй, мразь, — был на то высокомерный ответ.

— Что ж, придется так и поступить, — голос генерала был совершенно спокоен.

«Эскадрон торреонской гильотины» предложил провести казнь не на улице — Фелисиано Веласко не допустил бы такого бесчестия для бригады, — а в парке Канделария. Полковник Гонсалес согласился с доводами своего подчиненного и принял предложение.

Гильотину установили в самом центре парка так, чтобы всякий желающий мог посмотреть на казнь. Явились все бойцы революционной армии. Конвоиры, сопровождавшие пленника, с трудом пробивались сквозь толпу любопытных.

Хименес-и-Санчес поднялся на возвышение. Он понял, что ему предстоит, и его объял ужас. Вдруг он заметил рядом с гильотиной знакомую фигуру в форме революционного войска. Он вмиг узнал этого человека:

— Фелисиано, друг дорогой! — крикнул Хименес.

Веласко сделал вид, что зовут не его.

— Фелисиано-о-о, бра-а-ат!!! — в отчаянии кричал дон Луис, которому казалось, что присутствие старого товарища сулит ему надежду на спасение.

Вилья подошел к сержанту Веласко и с неудовольствием спросил:

— Это что, ваш знакомый?

— Я никогда и не бывал в Торреоне, — важно ответил Веласко.

— Этот сеньор не из Торреона. Он из столицы, — язвительно заметил Вилья.

— Я живу возле Пачуки, — продолжал упираться сержант Веласко.

— Не лги! — воскликнул Хименес. — Ты всегда жил в столице. На улице Платерос.

— Я не знаю этого сеньора, — твердым голосом заявил Веласко.

— Не прикидывайся идиотом! Да наши матери нас даже причесывали одинаково! Или ты забыл?! Это же я, Луисито!

— Я не знаю этого сеньора, — как попугай, повторял Фелисиано.

— Кончай врать, Фели! Мы даже на факультете права вместе учились…

— Я не знаю этого сеньора.

— Вспомни, как мы в первый раз пошли в кинематограф! Как смотрели тот фильм, где дон Порфирио[5] с доньей Кармен гуляли по Чапультепеку! Помнишь, как он нам понравился?

— Знать я его не знаю… — вновь пробормотал Веласко. И ни один мускул на его лице не дрогнул.

Вилья, человек от природы недоверчивый, решил, что один из этих двоих лжет.

— Вы его знаете? — обратился он к дону Луису.

— Конечно, знаю. Мы выросли вместе.

— Докажите.

— Этого подонка зовут Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте.

— Совпадение. У меня очень распространенная фамилия, — ответил на это Фелисиано.

— Другие доказательства есть? — снова спросил Вилья.

Землевладелец на несколько секунд задумался, потом сказал:

— Вспомнил я одну вещь… У него шрам на левой ягодице! Его служанка ножницами пырнула, когда он хотел ее силой в постель затащить.

Фелисиано почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Турану Луис Хименес лечил ему собственноручно. А потом (негодяй!) сам переспал с той служанкой — улестил-таки ее! Если сейчас Вилья потребует показать шрам — всему конец: сразу станет ясно, что они с землевладельцем Хименесом знакомы и что Веласко тоже из аристократов и порфиристов.

— Мой генерал, это утверждение совершенно беспочвенно и лживо.

— Давай, Фели, давай! Покажи задницу!

Вилья уже собирался отдать соответствующий приказ, но тут Веласко пришла в голову очень удачная (и очень революционная!) фраза:

— Мой генерал! Я не могу позволить себе совершить такое, когда на мне форма бойца Северной дивизии!

— Так пойдите переоденьтесь! — был ответ Вильи.

— Сеньор генерал, как я могу?! Для меня эта форма все равно что собственная кожа!

Генерал даже растерялся, услышав слова своего подчиненного. А Хименес не мог поверить в то, что его друг так изменился, и в то, что он стал способен на предательство. Многие бойцы бригады были восхищены ответом Веласко; из рядов войска послышались аплодисменты и выкрики:

— Ай да Гусь! Молодец, Гусь!

Генерал Вилья оценил геройское поведение сержанта Веласко и принял решение прекратить диспут:

— Я полагаю, что сержант не знает этого человека.

— Предатель! — крикнул Хименес.

— Угнетатель трудового люда! — не смолчал и Фелисиано.

Снова раздались аплодисменты:

— Давай, Гусь, давай! Покажи ему!