Ошивенский. А в один прекрасный день и вовсе не соберутся. Знаете что, батюшка, спустите штору, включите свет. Да… В один прекрасный день… Мне рассказывал мой коллега по кабацким делам, этот, как его… Майер: все шло хорошо, ресторан работал отлично, – и вдруг нате вам: никого… Десять часов, одиннадцать, полночь – никого… Случайность, конечно.
Федор Федорович. Я говорил, что эти ноги к нам.
Синее сукно на двери запузырилось.
Ошивенский. Но случайность удивительная. Так никто и не пришел.
Раздвинув сукно, появляется Кузнецов и останавливается на верхней ступеньке. Он в сером дорожном костюме, без шапки, желтый макинтош перекинут через руку. Это человек среднего роста с бритым невзрачным лицом, с прищуренными близорукими глазами. Волосы темные, слегка поредевшие на висках, галстук в горошинку бантиком. С первого взгляда никак не определишь, иностранец ли он или русский.
Федор Федорович (бодро). Гутенабенд[1]. (Он включает свет, спускает синие шторы. Проходящих ног уже не видно.)
Ошивенский (низко и протяжно). Гутенабенд.
Кузнецов (осторожно сходит в подвал). Здравствуйте.
Скверно, что прямо от двери вниз – ступени. Ошивенский. Виноват?
Кузнецов. Коварная штука, – особенно если посетитель уже нетрезв. Загремит. Вы бы устроили как-нибудь иначе.
Ошивенский. Да, знаете, ничего не поделаешь, – подвал. А если тут помост приладить-
Кузнецов. Мне сказали, что у вас в официантах служит барон Таубендорф. Я бы хотел его видеть.
Ошивенский. Совершенно справедливо: он у меня уже две недели. Вы, может быть, присядете, – он должен прийти с минуты на минуту. Федор Федорович, который час?
Кузнецов. Я не склонен ждать. Вы лучше скажите мне, где он живет.
Федор Федорович. Барон приходит ровно в девять. К открытию сезона, так сказать. Он сию минутку будет здесь. Присядьте, пожалуйста. Извините, тут на стуле коробочка… гвозди…
Кузнецов (сел, коробка упала). Не заметил.
Федор Федорович. Не беспокойтесь… подберу… (Упал на одно колено перед Кузнецовым, подбирает рассыпанные гвозди.)
Ошивенский. Некоторые как раз находят известную прелесть в том, что спускаешься сюда по ступенькам.
Кузнецов. Вся эта бутафория ни к чему. Как у вас идет дело? Вероятно, плохо?
Ошивенский. Да, знаете, так себе… Русских мало, – богатых то есть; бедняков, конечно, уйма. А у немцев свои кабачки, свои привычки. Так, перебиваемся, каля-маля. Мне казалось сперва, что идея подвала-
Кузнецов. Да, сейчас в нем пустовато. Сколько он вам стоит?
Ошивенский. Дороговато. Прямо скажу – дороговато. Мне сдают его. Ну – знаете, как сдают: если б там подвал мне нужен был под склад – то одна цена, а так – другая. А к этому еще прибавьте…
Кузнецов. Я у вас спрашиваю точную цифру.
Ошивенский. Сто двадцать марок. И еще налог, – да какой…
Федор Федорович (он заглядывает под штору). А вот и барон!
Кузнецов. Где?
Федор Федорович. По ногам можно узнать. Удивительная вещь – ноги.
Ошивенский. И с вином не повезло. Мне навязали партию, – будто по случаю. Оказывается-
Входит Таубендорф. Он в шляпе, без пальто, худой, с подстриженными усами, в очень потрепанном, но еще изящном смокинге. Он остановился на первой ступени, потом стремительно сбегает вниз.
Кузнецов (встал). Здорово, Коля!
Таубендорф. Фу-ты, как хорошо! Сколько зим, сколько лет! Больше зим, чем лет…
Кузнецов. Нет, всего только восемь месяцев. Здравствуй, душа, здравствуй.
Таубендорф. Постой же… Дай-ка на тебя посмотреть… Виктор Иванович, прошу жаловать: это мой большой друг.
Ошивенский. Айда в погреб, Федор Федорович.
Ошивенский и Федор Федорович уходят в дверь направо.
Таубендорф (смеется). Мой шеф глуховат. Но он – золотой человек. Ну, Алеша, скорей – пока мы одни – рассказывай!
Кузнецов. Это неприятно: отчего ты волнуешься?
Таубендорф. Ну, рассказывай же!.. Ты надолго приехал?
Кузнецов. Погодя. Я только с вокзала и раньше всего хочу знать-
Таубендорф. Нет, это удивительно! Ты чорт знает что видел, что делал, – чорт знает какая была опасность… и вот опять появляешься – и как ни в чем не бывало!.. Тихоня…
Кузнецов (садится). Ты бы, вероятно, хотел меня видеть с опереточной саблей, с золотыми бранденбургами? Не в этом дело. Где живет теперь моя жена?
Таубендорф (стоит перед ним). Гегелыптрассе, пятьдесят три, пансион Браун.
Кузнецов. А-ха. Я с вокзала катнул туда, где она жила в мой последний приезд. Там не знали ее адреса. Здорова?
Таубендорф. Да, вполне.
Кузнецов. Я ей дважды писал. Раз из Москвы и раз из Саратова. Получила?
Таубендорф. Так точно. Ей пересылала городская почта.
Кузнецов. А как у нее с деньгами? Я тебе что-нибудь должен?
Таубендорф. Нет, у нее хватило. Живет она очень скромно. Алеша, я больше не могу, – расскажи мне, как обстоит дело?
Кузнецов. Значит, так: адрес, здоровье, деньги… Что еще? Да. Любовника она не завела?
Таубендорф. Конечно нет!
Кузнецов. Жаль.
Таубендорф. И вообще – это возмутительный вопрос. Она такая прелесть – твоя жена. Я никогда не пойму, как ты мог с ней разойтись…
Кузнецов. Пошевели мозгами, мое счастье, – и поймешь. Еще один вопрос: почему у тебя глаза подкрашены?
Таубендорф (смеется). Ах, это грим. Он очень туго сходит.
Кузнецов. Да чем ты сегодня занимался?
Таубендорф. Статистикой.
Кузнецов. Не понимаю?
Таубендорф. По вечерам я здесь лакей, – а днем я статист на съемках. Сейчас снимают дурацкую картину из русской жизни.
Кузнецов. Теперь перейдем к делу. Все обстоит отлично. Товарищ Громов, которого я, кстати сказать, завтра увижу в полпредстве, намекает мне на повышение по службе – что, конечно, очень приятно. Но по-прежнему мало у меня монеты. Необходимо это поправить: я должен здесь встретиться с целым рядом лиц. Теперь слушай: послезавтра из Лондона приезжает сюда Вернер. Ты ему передашь вот это… и вот это… (Дает два письма.)
Таубендорф. Алеша, а помнишь, что ты мне обещал последний раз?
Кузнецов. Помню. Но этого пока не нужно.
Таубендорф. Но я только пешка. Мое дело сводится к таким пустякам. Я ничего не знаю. Ты мне ничего не хочешь рассказать. Я не желаю быть пешкой. Я не желаю заниматься передаваньем писем. Ты обещал мне, Алеша, что возьмешь меня с собой в Россию…
Кузнецов. Дурак. Значит, ты это передашь Вернеру и, кроме того, ему скажешь —
Ошивенский и Федор Федорович возвращаются с бутылками.
Таубендорф. Алеша, они идут обратно…
Кузнецов, – что цены на гвозди устойчивы… Ты же будь у меня завтра в восемь часов. Я остановился в гостинице «Элизиум».
Таубендорф. Завтра что – вторник? Да – у меня как раз завтра выходной вечер.
Кузнецов. Отлично. Поговорим – а потом поищем каких-нибудь дамочек.
Ошивенский. Барон, вы бы тут помогли. Скоро начнут собираться. (Кузнецову.) Можно вам предложить коньяку?
Кузнецов. Благодарствуйте, не откажусь. Как отсюда пройти на улицу Гегеля?
Ошивенский. Близёхонько: отсюда направо – и третий поворот: это она самая и есть.
Федор Федорович (разливая коньяк). Гегельянская.
Таубендорф. Да вы, Виктор Иванович, знакомы с женой господина Кузнецова.
Кузнецов. Позвольте представиться.
Ошивенский. Ошивенский. (Пожатиерук.)Ах! Простите, это я нынче молотком тяпнул по пальцу.
Кузнецов. Вы что – левша?
Ошивенский. Как же, как же, знаком. На Пасхе познакомились. Моя жена, Евгенья Васильевна, с вашей супругой в большой дружбе.
